Том 2. Повести, рассказы, эссе. Барышня

Хамид-ага, которого также призвали в Травник, но который не захотел ехать и отвращал других от этой поездки, открыто выражал свое мнение и осуждал бесчинства визиря. Перепуганные, но жаждавшие справедливого отмщении люди слушали, как он говорил то, что все думали, но никто не смел высказать. Однако продолжались такие разговоры лишь несколько дней. В одну из пятниц, ранним вечером, когда все расходятся по домам, на Атмейдане, неподалеку от дома Хамид-аги, на его пути встали четверо. Расступившись перед ним, они разделились по двое с каждой стороны. И тогда ближайший слева внезапно ударил его ножом в грудь и повалил. С криками, вводившими в заблуждение людей, которые еще находились на площади, убийцы разбежались. Прохожие похрабрее стали подходить к убитому и звать полицейских.

И тут случилось нечто неслыханное. Хлопнули тяжелые ворота дома Шкаро, и из них выбежала юная и прекрасная жена Хамид-аги, без чадры и шали, в одних носках, как ее застало на балконе, откуда она выглядывала агу, несчастье. С открытым лицом она перебежала половину площади, сильным движением руки раздвинула собравшуюся толпу и с глухим стоном упала на тело мужа, из груди которого последними слабыми струйками вытекала горячая кровь.

Люди растерянно отворачивались от неодетой женщины. Вскоре из ворот выскочили двое челядинцев Шкаро. Один из них держал большую белую шаль и накинул ее на лицо и стан женщины, после того как ее оторвали от мертвого. На шали мгновенно вспыхнули следы ее окровавленных ладоней. Женщину отвели во двор, а затем с помощью прохожих внесли и покойника.

Так — сомнений быть не могло! — из Травника пришла смерть за Хамид-агой Шкаро.

Это была характерная примета времени. Наместники султана обернулись обыкновенными палачами, которые прибывали не затем, чтобы блюсти в Боснии законы и защищать граждан, а чтобы расправляться со своими противниками и в самой резиденции визиря в Травнике, и — руками наемных убийц — в других городах страны. Убийство Хамид-аги с возмущением обсуждалось по всей Боснии, и при этом как о неслыханном чуде и ужасном примере говорили о великой любви молодой женщины, пренебрегшей всеми заветами и обычаями и с открытым лицом выбежавшей на улицу на глаза мужчин. Одни осуждали ее, другие защищали и оправдывали. Никакие толки не доходили до слуха Хамидагиницы, она целиком ушла в безмолвную скорбь о потерянном муже. Три месяца спустя после его страшной кончины она родила мальчика.

Лишь год пестовала она сына и вскармливала своим молоком, отравленным ненавистью и неизбывной тоскою, все больше увядая и тая, а потом покинула сей мир, не найдя слов для выражения того, что привело ее к смерти. Тетки взяли сироту к себе и вырастили его.

Мальчик превратился в юношу, юноша в мужчину. В Сараеве еще можно встретить стариков, которые помнят, как он ходил по городу и рассказывал.

Странный это был человек. Вышел из хорошего, состоятельного дома и образование получил, а никаким делом, что называется «серьезным занятием», никогда не занимался и ни к чему рук не прикладывал. Родственники распоряжались его долей имущества. Уже сама внешность Ибрагим-эфенди вызывала удивление. Репутация занятного рассказчика совершенно не вязалась с его внешним видом. Невысокий, рано поседевший, лицо добродушного фавна, движения скупые и затрудненные, словно он опутан невидимыми клейкими нитями, из которых тщетно пытается высвободиться. Медлительный во всем, он даже и смотрит на вас как-то замедленно. То и дело моргает и непрестанно почесывает то у одного, то у другого глаза, то около рта. Каждое движение он старается протянуть подольше. И слова тоже. Он цедит их и растягивает, как будто нарочно выбирая такие слова, которые ничего не означают и ни к чему не обязывают. Однако если после кофе выпьет предложенную рюмку ракии, может случиться, он начнет рассказывать. Я говорю «может случиться», потому что такое случается не часто. После второй рюмки он поводит плечами, как бы сбрасывая с себя невидимые нити и оковы, перестает моргать и нервно почесываться и больше не пьет ни капли, да и курит мало. Профиль его становится четким, слова обретают связь, и голос крепнет; человек на глазах оживает, точно у него вырастают крылья; и тут уж ему нет равных ни в живости мысли, ни в остроумии, ни в фантазии! Он обладает необычайной и редкостной способностью непременно удивлять слушателей чем-нибудь обыденным и привычным. К сожалению, его истории, как многие устные рассказы, непередаваемы. Любая попытка повторить их обречена на неудачу, сохраняется лишь скелет, и вы сами начинаете удивляться и в удивлении спрашивать, как и когда истории Ибрагим-эфенди утратили в вашем пересказе жизненные соки и очарование. Да и сам Ибрагим-эфенди не любит их повторять. В большинстве случаев он забывает свои рассказы, исчезающие подобно облаку дыма, у них нет ни названия, ни начала, ни какой-либо раз навсегда установленной формы.