Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

— А школы со всеобщим обученьем раньше были? А театры да кино были? Что вы видели в жизни, что понимали? Да не больше, чем медведь в лесу. Да вы дальше побережья-то своего и не бывали нигде. А вот мы, например… Вот захотим — в Ленинград поедем, захотим — на агронома либо на ученого рыбовода учиться станем. Эх, вы!

Иду к рыбачьим пристаням. Там молодежь — парни и девицы, промокшие, озябшие, но румяные от работы, выбирали из судна огромные сети, развешивали их на высокие вешала, ловкие девичьи руки тут же чинили в артельной сети прорехи. А в боте сидел похожий на колдуна бородатый хмурый дед с хохлатыми бровями. На мой поклон и на вопросы отвечал скупо, холодно. Я подарил ему пачку папирос. Он вздохнул, поправил на голове высокую шапку, стал разговорчивей. На дне бота небольшая куча свежей сельди.

— Сколько, дедушка, селедки-то? Пуда три будет?

Он посмотрел на мои брюки, на мою шляпу, ухмыльнулся в седую бороду:

— Ха! Угадал, брат, ловко… Не три, а сто пудов тут рыбы-то. Да разве это улов? Это безделица, пустяки.

В море, недалеко от берега, ныряя и всплывая на поверхность, резвились три морских белокожих зверя..

— Видишь, — указал на них дед, пошевеливая густыми бровями. — Белуха называется. Зверь морской. Ребят своих молоком кормит. Груди у нее. Перевернется вверх брюхом, ластами прижмет свое отродье к груди и кормит, как баба. В ней весу десять пудов живет. Поморы очень даже довольны ею, она за сельдью охотится, в залив к нам загоняет ее, к нашим берегам. Как появится стая белухи, знай не зевай, отваливай в промысловую путину. И ежели фарт тебе, улов будет добрый: по триста, по пятьсот, а то и по тысяче пудов в сутки на ватагу в восемь человек. Иным годом, правда, не шибко часто, рыбы столько надобываешь, аж надоест перевозить ее на берег. Кажинный божий день пятьсот да тыщу. Да так месяца два-три тянется. Во как бывало ране-то, — прищелкивает языком старик и, пошевеливая волосатым ртом, неумело закуривает папиросу, — А вот теперь стали стрелять белуху из-за жира да из-за кожи, на голенища кожа-то идет. Артель такая есть. Белуху отпугнули, она боится заплывать сюда, и мы теперь не знаем, есть сельдь или нет. Глазом удозорить ее трудно, и по нашему мнению, по глупому стариковскому смыслу, охота на белуху — рыбоводству вред. А раньше мы ее вот как жалели: ежели кто застрелит, от рыбаков не отделается — живому не быть тому, утопим…

К нам подошел пожилой, с морщинистым, но веселым лицом рыбак.

— Белуха, это раз, — сказал он. — А вторая причина — видали, какой поселок-то громадный возле будущего завода строится? Народу много там живет. И такую моду завели: из уборных все выбрасывать в море. Где ж тут смысел, будьте так любезны? Это прямо загиб понятий, уклон паршивенький, вредительство… Дозвольте папиросочку… Ах, до чего по махорке мы изголодались… Премного благодарю вас! А дозвольте вашу специальность? А-а-а, так-так… Партейные, нет? Вторично мерсите.

Я дал ему пяток папирос, он одну закурил, четыре спрятал под кепку и весело затараторил, поплевывая в воду:

— Будем надеяться, будем надеяться. Всё-тка, как-никак, артель наша богатеет помаленьку: и бот свой с нефтяной машиной, и хорошие сети. Все-тка богатеем. Раньше на кого работали? На купчишек. А теперь на себя…

— Врешь! — пробубнил старик и вытаращил строгие глаза на собеседника. — Врешь, мелево! Вот ране-то действительно на себя работали, а теперь на камунью, на товарищев. Понял?

— Ай да дед! Ай да Митрофан Лукич! Вот ужо тебя гражданин сочинитель-то пропечатает в газетине, будешь знать тогда.

— А что, не правда, что ли?

— С какой стороны смотреть, — возразил веселый рыбак и улыбчиво подморгнул мне глазом. — Ежели с глупой стороны, может, и твоя правда окажется, а ежели со стороны общественной, то твоя правда-то не правдой, а кривдой будет. А правда общественная с пользой для блага пролетарьев-рыбаков остается всё-тка за нами. Хошь сердись, хошь нет, Лукич…

— Умник… Поди проспись.

— Ты, что ли, угощал меня?

Похожий на колдуна старик, чтоб перевести неприятный ему разговор на другую тему, заводит речь о рыбной ловле в Ледовитом океане. Старик со всей ватагой много раз бывал в опасности: и на оторвавшихся льдинах гоняло его по океану, и не однажды тонул. Как-то выбросило их бот на камень, вдруг начался прилив и шторм.

— Так изволь, пожалуйста: нараз вода, нараз вода, едва не затопило.

Он видит, как я записываю в книжку, начинает говорить с воодушевлением: