Том 2. Произведения 1852-1856 гг

Рассказ написан в тот период, когда Толстой работает над «Отрочеством». Неминуемый разлад внутреннего мира человека с миром, окружающим его, — одна из главных тем «Отрочества». Тяжелый разлад с миром переживает и сам Толстой в это время. «Отчего никто не любит меня? — записывает он в Дневнике 18 июля 1853 года. — Я не дурак, не урод, не дурной человек, не невежда. Непостижимо. Или я не для этого круга?» (т. 46, с. 169). Толстой испытывает мучительное одиночество и недовольство собой, своей жизнью. Работа над повестью подвигается медленно. Сам автор в письме к Н. А. Некрасову признается, что форма автобиографии, избранная им для своего сочинения, и «принужденная связь последующих частей с предыдущею» стесняют его. «Я часто чувствую желание бросить их и оставить 1-ую без продолжения», — пишет оп (т. 59, с. 202–203). Попытка вылить важное для автора содержание в новую форму и была сделана в «Записках маркера».

Посылая рассказ Некрасову, Толстой писал, что дорожит им больше, чем «Детством» и «Набегом». Такое отношение автора к своему произведению, по-видимому, можно объяснить не только важностью содержания, но и той необычной формой, в которую оно облечено: впервые в творчестве писателя главный герой не сам рассказывает о себе, а читатель видит его словно со стороны, глазами маркера. Исповедь самого Нехлюдова, данная в конце рассказа, помогает раскрыть его внутренний мир, с другой позиции увидеть его трагедию. Такая форма повествования была для Толстого серьезным опытом объективного изображения действительности.

Дальнейшие планы писателя вновь связаны с военной тематикой. То огромное, новое содержание, которое Толстой черпал из окружающей жизни, участие в военных действиях и новый взгляд на войну как на неестественное состояние мира направляют его в работе.

Отношение Толстого к войне окончательно сложилось и оформилось в военном Севастополе. Двадцатишестилетний писатель едет в Крым, в действующую армию, он «как будто не допускает мысли, чтобы что нибудь важное прошло без его участия или вмешательства», он не может не иметь «отношения к общественной деятельности, к истории»[133].

Представления о войне, сложившиеся у Толстого на Кавказе, мало походили на то, что увидел он в Крыму. Сначала неожиданно новая картина войны невольно привлекает его, он видит в ней много «интересного, поэтического и трогательного». В письмах к T. A. Ергольской звучит восторг и восхищение увиденным: «Зрелище было поистине замечательное, и, в особенности, ночью… Надо было видеть и слышать эту стрельбу! — пишет Толстой. — …Этого зрелища и испытанного волнения забыть невозможно» и «ежели бы пришло известие, что штурма не будет, я бы очень огорчился» (т. 59, с. 273–275).

Высадка союзных войск в Севастополе заставляет Толстого серьезнее задуматься над происходящим: он болезненно переживает севастопольские события, сам хочет защищать город. О своем настроении в этот период он напишет позже брату Сергею: «…Я просился в Крым, отчасти для того, чтобы видеть эту войну… а больше всего из патриотизма, который в то время, признаюсь, сильно нашел на меня» (т. 59, с. 321).

Толстой с тревогой следит за военными событиями, война становится для него не «зрелищем», а страшной действительностью. Отношение народа к войне, общее одушевление и энтузиазм, которые наблюдает Толстой, упрочивают в нем патриотические настроения, вселяют уверенность и гордость. «Велика моральная сила русского народа, — размышляет он на страницах Дневника. — Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастий России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, а энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства» (т. 47, с. 27–28).

В ноябре 1854 года Толстой приезжает в Севастополь. То же патриотическое настроение, восхищение стойкостью и моральной силой защитников города, звучит в его письмах из Севастополя. «Дух в войсках свыше всякого описания. В времена древней Греции не было столько геройства, — пишет он брату. — …Чудное время!., я благодарю бога за то, что я видел этих людей и жму в это славное время» (т. 59, с. 281–282). Толстой уверен в победе и убежден, что только русский солдат может побеждать в таких условиях.

Восторг и гордость русским войском вскоре сменяются у Толстого возмущением и негодованием. В Дневнике 23 ноября он записывает, что «больше, чем прежде, убедился, что Россия или должна пасть или совершенно преобразоваться. Все идет навыворот… Грустное положение — и войска, и государства» (т. 47, с. 31). Затяжной характер войны начинает раздражать молодого офицера: он твердо уверен в том, что Севастополь не может быть взят неприятелем.