Том 2. Произведения 1909-1926

— Хто, хто… Опять они свое: хто!.. Без вас как же мы теперь?.. Вы у нас умница, а мы — дураки… Старики, — вот кто!.. Кто труда свои клал, хозяйство сгондоблял, а вы, чтоб все, значит, изничтожить, чтоб ни у кого — ничего… под метелку!.. По всем избам шарить!.. Кому-на!.. Кому — на, у кого — возьми!.. Чтоб все под командой вашей без порток ходили! Та-ак!.. Старики — они мир держут, а вы наживи-ка себе портки эти самые, а потом, если хошь — сымай, — твое дело, — ходи в босяках…

— Папаш!.. Когда, говоришь, отпустят? — нежно перебил рязанец.

— Ишь нетерпячка!.. Когда время придет! Безо время не отпустють… и не жди зря! — осерчал вдруг часовой и отошел с ружьем дальше.

Дробился на дуле винтовки свет месяца только в одном почему-то месте — около мушки.

— Отпустють они нас червей кормить! — проскулил сухорукий.

— Не-ет?!. Ну, и что вы, товарищ, им делали такого, что и мы через вас попали? — смертельно встревожился еврей.

— А что вы, такие, нам говорили, то мы и делали! — ответил матрос за сухорукого.

— Ну, само собой разумеется, товарищ, раз если они — кулаки, то они-таки и есть наши враги, буржуи!.. Это-таки правда!.. Только что это значит: червей корми-ить?.. Вы думаете, они все-таки нас…

И не договорил. А смотревший на него с ненавистью матрос толкнул его во впалую грудь выпадом левой руки:

— Пшел, черт!.. А то раньше время убью!.. Тут и сдохнешь!..

Студент промямлил невнятно, но упрямо:

— Не пос… меют!.. Посмели бы… давно бы… убили! Боятся… Каждую минуту… наши могут идти.

— Но почему же они все не идут, а?.. Почему же не идут?.. — отчаянно вскрикнул и от обиды, и от боли, и от тоски еврей.

— Эвакуация тiм боком пошла! — мрачно догадался полтавец.

— А не могли разве остановить?.. Честное слово, наши их назад погнали! — пробовал убедить себя вслух татарин.

— Кого? Деникинских?.. Фю-ю! — рязанец свистнул длинно.

— Что шум подняли?.. А?.. Чего свистишь? — придвинулся Митрий к окну. — А ну, сидеть у меня смирно!.. По своим местам!

— Па-паш! — опять нежно заговорил рязанец. — Вы нас к белым отправите?

Но Митрий сердито отозвался не на вопрос:

— Мы, выходит, старые черти, лысые да седые, и ума уж решились, а они — молодые, свой, дескать, порядок заведут, такой, что аж все державы ахнут!.. За-ве-ли, мать вашу суку!.. За-ве-ли порядок… Белые? Белые нам без надобности… Енаралы-то эти?.. Куды им?.. Они вас еще выпустють, поди… а уж мы вас… отпустим!..

Латыш заворочался и застонал сильнее и попросил воды. Ближе всех стоявший к решетке рязанец сказал Митрию:

— Водицы не расстараешься?.. Изувечили вы тут одного… а вернее сказать — двух…

— Это который стрелял-то?.. Который парнишку нашего убил?.. Картуз-то синий?

— Пить другой хочет, — не этот.

— Здоровый-то?.. Потерпит, небось!.. Мы, сынки, вас сколько месяцев терпели, а вам одну ночку всего… Гм… Картуз синий!.. Называется это — образованный человек!.. Он в семье-то один работник был, убитый-то, понял?..

Покрутил головою и отошел. И почему-то этим и кончил он весь разговор свой. Представил ли он яснее, чем раньше, как именно будут «отпущены» эти десять человек; стал ли вновь про себя взвешивать все, что уже было решил прочно и окончательно, и почувствовал тяжесть судьи, только он сел в отдалении на бревне и просидел там до смены. Может быть, он просто дремал.

Перелаивались на селе собаки; когда они угомонились, стали перекликаться петухи.

Так как вторую ночь комиссары проводили без сна, то к утру кое-кто забылся.

Но чуть только стало белеть, подошли к холодной один за другим и по-двое — Никита Фролов, Андрей Евлахов и другие трое. Спросили у часового пожилых лет, — все ли в порядке, и тот по-солдатски ответил:

— Так точно!

Припомнил и добавил:

— Все обстоит благополучно!

И стал смирно, правильно взяв винтовку «к ноге», и глядел на всех не как равный, а подчиненно, почтительно и с готовностью.

И тут же загомонило село… И этот чуть-светный гомон был понят в холодной так, как там мучительно хотели всю ночь:

— Наши идут!.. Наши!

И полтавец не совсем уверенным тоном, но уже почти весело, запел тихим речитативом:

Насыпала Гапа Хвэсi,
Що вона теперь в Одэсi…

И подтолкнул плечом татарина. А еврей, смотря на всех вопросительно, повторял:

— Да?.. Вы думаете, наши идут?.. Но если же это только грузовики?.. Они так себе проедут мимо и все!.. Тогда мы должны кричать, как… как в хедере!.. Все зараз! Да?..

И вдруг, не в силах удержаться, крикнул пронзительно:

— Товарищи-и-и!

— Что ты, идол! — легонько, поддаваясь его возбуждению, пнул его рязанец. Даже поднялся на шум и пришедший за ночь в себя латыш, и стал на голову выше всех, с опухшим хмурым лицом.

— Не-у-жели наши?

Но шум на селе был поднят не приезжими (никто не сбился пока с большака на проселок), не чужими, а своими, родными тех четверых, для которых ночью так же, как и для шести, копали могилу у свиной запруды.

С плачем кидались в ноги старикам бабы:

— Ослобонитя!.. Ох, ослобонитя!

Со сбившимися на плечи платками, простоволосые, голосили, надрываясь:

— Вам самим помирать скоро!.. Богу ответ дадитя!