Том 2. Произведения 1938–1941

В этом стихотворении, пронизанном мотивами «перевернутости», «обратности», «зеркальности», образ всадника, с его традиционной семантикой посредника между двумя мирами и т. п., выглядит, помимо прочего, необъяснимым предвосхищением физических гипотез позднейшего времени — зеркальной симметрии микромира, существования антимиров. Мотивы зеркальности, в метафизическом осмыслении разрабатывавшиеся в новом искусстве от Льюиса Кэрролла до Конто, положены в основу Зеркала и музыканта(№ 10) Введенского, а также представлены в нескольких других произведениях, — например, Врач, целящийся в зеркало в Ёлке у Ивановых(№ 30, картина 5), купцы, глядящие на женщину как в зеркалов Разговорах(№ 29.8); тема зеркальности, в ее сочетании с мотивом обратности, встречается в эсхатологической концовке поэмы Кругом возможно Бог(№ 19): Мы бедняк, мы бедняк / в зеркало глядими, особенно, грохочет зеркало на обороте(т. 1, с. 150). Мотивы обратности, имеющие глубокие корни в чинарско-обэриутском мироощущении, а в поэзии Введенского — концептуальные следствия, подключают тему времени — главную тему его творчества — к мифологеме «вечного — возвращения». Мотивы эти вербально выражены в нескольких более ранних или того же времени произведениях:

я вижу ночь идет обратно

( Факт, теория и Бог, № 14);

чтобы было все понятно
надо жить начать обратно

( Значенье моря, № 18) [10];

мы видим лес шагающий обратно
стоит вчера сегодняшнего дня вокруг

( Приглашение меня подумать, № 25)

О глядящем как эхо, с медалью на спиневсаднике в Госте на конесказано:

Он обратного рукою
показал мне — над рекою
рыба бегала во мгле,
отражаясь как в стекле.
. . . . . . . . . .
Ко мне вернулся день вчерашний

(№ 22)

Чрезвычайно интересно, что па уровне «поэзии грамматики» мотив обратности вводится здесь фразой: Боль мою пронзила / кость — с инверсией при морфологически невыраженном дополнении. В более широком плане мотивы перевернутости, обратности, инвертированности представлены у Введенского на самых разнообразных уровнях. Упомянем такие образы, как орелиз « Ковра-Гортензии» (№ 26):

которому на ум взбрел
человек, наблюдающий аршины,

«старшие» дети из Ёлки у Ивановых(№ 30), ведущие себя как младшие ( Дуня Шустрова, девочка 82 лет, с ее репликой: Я буду прыгать вокруг. Я буду хохотать; Володя Комаров, мальчик 25 летпросится в уборную, — карт. 9), и наоборот (годовалый резонер Петя Перов, в частности, говорит: Я самый младший — я просыпаюсь раньше всех— карт. 7). На уровне порождения текста мотив обратности реализуется в характерных для многих произведений, окаймляющих повторах (например, Мне жалко, что я не зверь— № 26; Сутки— № 27; Потец—№ 28; «Урок зверей»из Ёлки у Ивановых— № 30, карт. 2), — этот прием эксплицирован в строющемся таким образом Последнем разговоре(№ 29.10) в повторяющемся, опять-таки, мотиве окруженности, обсаженности (цветами и т. д.). Упомянем также характерный архетипический мотив оглядки, приуроченный Введенским к теме времени: Но тут мы взяли все и обернулись на спину то есть назад, и мы увидели тебя дорога, мы осмотрели тебя путь…(«Серая тетрадь», № 34); сходный мотив в Четырех описаниях(№ 24), где по поводу неких таинственных ни пауков и ни воронговорится:

в секунду данную оне
лежат как мухи на спине.
В другую боком повернутся,
поди поймай их, они смеются.