Том 2. Проза

Для города, обладающего столь ярко выраженной женской сущностью, в качестве привлекательного партнера выступает город, обладающий столь же ярко выраженной сущностью мужской. Достаточно бросить беглый взгляд на небоскребы Манхэттена, чтобы понять природу по-женски кокетливого поведения Москвы в отношении Америки: все эти капризы, угрозы, демонстрации эмансипированности и тому подобное.

Хотя академические круги, скорее всего, поморщатся при знакомстве с изложенной нами концепцией, стихия народно-бюрократической речи подсознательно издавна ощущает семантические коннотации слова «Москва». Неслучайно слово «регистрация» так напоминает о регистрации брака, а уж слово «прописка» вообще говорит само за себя.

В этом контексте нетрудно понять и, казалось бы, ничем не оправданное на первый взгляд частое употребление эпитета «красная» по отношению к Москве.

И напоследок, какие наказы и практические советы хотелось бы дать городским властям в свете нашего научного исследования?

Советы эти банальны, их можно почерпнуть в любой энциклопедии для девочек: содержать Москву в чистоте, стараться не застудить ее, не давать ее кому попало. Но и излишней разборчивости не проявлять: Москва — большая, ее на всех хватит.

Ну и, наконец: заменить устаревший герб (который к тому же не раз вызывал нарекания представителей общества охраны рептилий) на изображение гигиенического тампона одной из ведущих мировых фирм-производителей. Полученные же с фирмы рекламные деньги потратить на уход за уникальным природным объектом: городом-москвой.

1999

О происхождении трагедии из акта дефекации

Срать да родить — нельзя погодить.

Русская пословица

Stink awer d’Kerl wie a’Stockfsch.

Я. Гашек. «Похождения бравого солдата Швейка»

Однажды, в будущность мою абитуриентом, я отправился заниматься физикой на Смоленское кладбище. Пройдя половину пути от общежития химфака на 7-й линии, я почувствовал болезненное, резкое сокращение кишечника, острое, словно удар скальпеля. Сперва я решил не обращать на это внимание, но через несколько шагов спазм повторился с удвоенной силой.

Могу предположить, что причиной этих и последующих спазмов была кулебяка с мойвой, съеденная за час до того в общежитском буфете, хотя трудно поверить, каким количеством вредоносной субстанции должна была нашпиговать крошечную кулебяку некая пергидрольная Локуста или Тоффана из кулинарного цеха, чтобы причинить мне все дальнейшие страдания.

После второго спазма холодный пот залил мое чело, и я понял, что стою перед необходимостью принять решительные меры. В ту пору на Малом проспекте не было кооперативных туалетов (возможно, их нет и сейчас). Простреливаемые насквозь взглядами жильцов колодези дворов и проходные подъезды, в которых двери хлопают с частотой взбесившегося метронома, тоже не обещали спасения.

Можно было, конечно, позвонить в какую-нибудь квартиру (желательно, на первом этаже), но и на это я не смог решиться.

Мне казалось, что прямая кишка одержит надо мной победу именно в тот момент, когда я буду сбивчиво излагать свою проблему открывшему дверь питерскому пролетарию с подлыми, глубоко утопленными бесцветными глазками. К тому же, я был не вполне уверен, что, поднимаясь по ступенькам лестницы, то есть, совершая принципиально иной тип движения, я смогу сохранить контроль над ключевым участком борьбы — ахиллесовой пятой туго сжатого сфинктера, разрываемого противоположно направленными усилиями агонистов.

Оставалось только два примерно равнодлинных пути: до безлюдного кладбища, или же назад — к захлебистому пению общажных унитазов. Я выбрал второе, подчинившись ложному впечатлению, что возвращение всегда легче, чем непройденный путь.

Но возвращение оказалось сплошным кошмаром: все посторонние раздражители — гудок автомобиля, звонок скрипящего на повороте трамвая, инфернальная встречная брюнетка, которую в других обстоятельствах я непременно проводил бы взглядом, — все они приводили меня в бешенство. Мне казалось с полным основанием, что, если я уделю им хоть немного внимания, мускулы мои непоправимо расслабятся.

Через два квартала это раздражение переросло в ненависть ко всему не могущему мне ничем помочь бесполезному человечеству, и с этой ненавистью пришло ощущение трагического одиночества; ведь я был отделен ото всех тем, что происходило во мне, что заставляло смотреть только внутрь, в темную пропасть живого тела; то, что я считал моей душой, уместилось теперь в крохотном пространстве между ягодицами.

На подходе к одиннадцатой линии силы окончательно оставили меня: я прислонился к тускло-серому распределительному шкафу телефонной сети и каталептически застыл. Враг мой, неодушевленный и страшный, собравшись в тугой комок кипящей ртути, всей своей тяжестью рвался наружу, разрывая острыми коготками нежную слизистую ректума.