Том 2. Проза

Тела словно и не было вовсе: один большой, мучительный ушиб. Федор с трудом открыл глаза и приподнялся на локте. Буря улеглась так же внезапно, как началась. Лесные цветы тяжело колыхались под грузом повисших на стеблях дождевых капель. Снова пели птицы, душная жара сменилась теплой, обволакивающей свежестью, нестерпимо пахло цветом ятрышника и любки.

Кряхтя от боли, Федор встал на колени. Все вокруг было забросано свежей листвой, отломленными ветвями, всякой древесной мелочью. Рядом лежал ничком дед Охрим. Изо рта старца вытекала темная струйка, на которую уже собирались муравьи и мухи, но на лице застыла предсмертная маска блаженства. Федор встал на ноги и чуть не взвыл от острой боли в лодыжке. Сделал два неуклюжих, слепых шага и тут же обо что-то споткнулся. Посмотрел вниз и увидел отца, лежавшего под охапкой древесной зелени. Чуть было не метнулся на шею к тяте со слезами, но встретил страшнопустой взгляд мертвых глаз и опомнился. Не был отцом этот мешок сломанных костей, которые уже никогда не срастутся. Настоящий отец, ласковый и суровый, остался у Федора в памяти: он не имел ничего общего с этой неподвижной куклой, с ее желтым восковым лицом.

Федор понял, что и прежнего Федора тоже больше нет. Видно, от падения что-то сдвинулось у него внутри, отчего поломалась понятность мира и наступила какая-то дивная свобода, которая прежде приходила к нему только в сновидениях. И сразу же ему стало ясно — назад в деревню он ни за что не пойдет. Соберутся пильщики, встретят сурово, напоят отваром, из допрос-травы, как положено и, хочешь не хочешь, перестанет его слушаться язык и расскажет все как было. Тогда сход начнет думать, как с ним, Федором, поступить. Может, решат мужики, что поступил он верно и примут его в пильщики, и тогда пойдет все как заведено, а может, постановят бросить его, бхагохульника, в колодец с лягушками — да только какая разница? Колодец, пожалуй, даже и получше будет — быстрее отмучаешься. Мамку, конечно, жалко, но ведь это она и должна будет, в случае чего, его в колодец спихнуть — так по обычаю положено, по Ладу. Вот пусть и живут по своему Ладу, крутят колесо боли.

Федор поднял глаза к небу, пытаясь вспомнить, в какую сторону улетела дивная птица. Навстречу солнцу? Да, навстречу солнцу — отяжелевшему, устало сползающему по небосклону под собственным весом солнцу. Он пойдет туда, дойдет до края земли, прыгнет в бездну и полетит! Догонит дядю Колю и шепнет ему на ухо: «Ты был прав, дядя! И летим мы, и падаем по нашему хотению, и Бхаг, и Враг у нас в голове. Я все понял, я уже не маленький, я — человек, у меня крылья выросли!»

И улыбнется ему орел молча краешками клюва.

Превозмогая боль, Федор сделал первый шаг.

2006

Проклятие Зямзикова

II

Викентий Зямзиков, лидер небольшой, но скандальной патриотической организации, стоял в одних трусах посреди кухни, покачиваясь на тонких волосатых ногах, противоестественным образом удерживающих на себе плотное туловище с заметным пивным брюшком. Перекрестив распахнутый в зевке рот, Викентий поймал мутным оком отблеск икон, висевших в красном углу над видавшей виды видеодвойкой, и уже собрался перекрестить и их, как увидел нечто такое, отчего его рука застыла в воздухе.

Надо отметить, что иконостас в квартире Зямзиковых отличался от канонического. Вместо Николая Угодника, которого Викентий недолюбливал за благостный вид, слева от Спаса висел Георгий Победоносец. Георгий в облике благоверного князя Святослава попирал стопой мерзкого хазарина, тщетно пытавшегося прикрыться от разящего копья маленьким, размером с бейсбольную перчатку, щитом с изображением могендовида. Все было бы ничего, если бы поверженный хазарин не подмигнул явственно Викентию своим лукавым глазом. А потом еще раз. И еще. Викентий зябко поежился и зажмурился. Разжмурившись обратно, он пожалел о том, что не ослеп. Хазарин более не шевелился, но вежды его, мгновение назад еще открытые, теперь были плотно смежены, как и полагается глазам человека, которому только что повредили жизненно важные органы.