Том 2. Робинзоны космоса (СБОРНИК)

Я не остановился, решив, что ко мне этот запрет не относится. Но едва я выехал на лужайку перед домом, как услышал нечто, напоминавшее шуршание мнущегося шелка, волосы у меня на голове встали дыбом, и длинная фиолетовая искра проскочила между рулем и приборной доской. Я ударил по тормозам. Всю лабораторию заливал дрожащий фиолетовый свет, который я узнал сразу. За стеклом большого окна я мельком заметил высокий силуэт Поля, который махал мне рукой, то ли приказывая остановиться, то ли прощаясь со мной. Фиолетовое сияние сделалось вдруг ослепительным, и я зажмурил глаза. Когда я снова открыл их, все вновь уже было нормальным, но я тотчас же понял, что случилось что-то непоправимое. Выскочив из машины, я плечом высадил запертую на ключ дверь. Изнутри вырвалось густое облако дыма и клубами начало подниматься в безоблачное небо. В горящей лаборатории Поль лежал рядом с каким-то странным аппаратом. Я склонился над ним: он, похоже, был мертв, на губах застыла улыбка. Чуть поодаль я обнаружил бездыханное тело его молодой жены.

Я вынес ее наружу, вернулся за Полем и с большим трудом вытащил из дома его длинный и тяжелый труп. Едва я успел опустить его рядом с женой на траву, как с глухим взрывом пожар уничтожил то, что еще оставалось от лаборатории. Я уложил их в машину и на бешеной скорости помчался в клермонскую больницу, хотя надеяться можно было разве что на чудо. Увы, чудес не бывает! Они оба были мертвы.

Вот и вся история. Гражданские и военные власти произвели тщательное расследование, переворошили и просеяли на пожарище весь пепел, но так ничего и не обнаружили. У себя в лаборатории, среди почтовой корреспонденции, я нашел толстый запечатанный конверт, который накануне Поль сам принес и вручил моему ассистенту. В конверте была рукопись, которую вы и прочтете. Как я уже говорил, Поль оставил мне кое-что из своего имущества, в том числе стереотелевизор, который сам он называл не иначе как «пустышкой», и назначил опекуном своего сына. Жану сейчас двенадцать, — думаю, это объясняет, почему я так долго не решался опубликовать рукопись Поля, или скорее — Хорка. И пусть я наверняка знаю, что наследственность заключена в хромосомах, что Поль Дюпон если и мог передать сыну какие-то достоинства и способности, то лишь свои собственные, а не те, коими обладал Хорк, порой сомнения у меня все же возникают. Жану, повторюсь, только двенадцать, но в его библиотеке, между «Швейцарским Робинзоном» и «Борьбой за огонь», стоят, тщательно им же самим и аннотированные, всевозможные научные труды, издававшиеся в различных международных научно-исследовательских центрах ядерной физики.

Сейчас, за пару часов до того, как эта рукопись уйдет в издательство, я хотел бы добавить к вышесказанному еще вот что. Этой ночью мне приснился странный сон, наведший меня на мысль о том, что Хорк действительно преуспел, по крайней мере частично, в своей попытке. Успех и не мог быть полным, раз уж тела Поля и Анны Дюпон покоятся на клермонском кладбище. Мне привиделось, что мою спальню озарил яркий фиолетовый свет. Свет этот образовывал нечто вроде тубуса, в центре которого находился я сам. С другого, очень далекого конца этого тубуса мне улыбался высокий темноволосый мужчина, с виду совершенно незнакомый и в то же время, по ощущениям, донельзя близкий. Рядом с ним стояла белокурая женщина, также незнакомая, но улыбавшаяся той улыбкой, какую я некогда так часто видел на лице Анны. А утром на ночном столике я нашел небольшой клочок восхитительной бумаги, на котором было написано: Скажи Жану, что через несколько лет мы, если все будет нормально, его заберем.

То был сон. Я точно не бодрствовал. Но как тогда объяснить записку?

глава 2 Контуры будущего

Это я, Хорк, говорю с вами, Хорк Акеран, верховный координатор эпохи Великих Сумерек, пока еще необъяснимым способом перенесенный в столь далекое прошлое, что мы, люди Геллеры, которую вы называете Землей, почти не сохранили о нем воспоминаний.

Порой, когда я закрываю глаза, все это кажется мне сном. Сейчас я снова окажусь в своем кабинете, в Солодине, в самом центре Хури-Хольдэ, в 600 метрах под землей. Мне кажется, что я слышу рокот этой огромной метрополии, этот рокот, что проходит сквозь покрытые изоляцией стены, это смешение шумов, вибраций, тишины, которое и является сердцебиением самого крупного из когда-либо существовавших городов. Мне кажется, что стоит мне протянуть руку, нажать на столь знакомую мне кнопку, третью слева, как передо мной, на экране, возникнут — как я сам того пожелаю — либо улицы этого города, либо черное небо Великих Сумерек.

Мне кажется — ох, до чего же мучительно это ощущение! Что вот-вот я услышу легкие шаги Рении, она склонится надо мною, заговорит со мной нежным и всегда ровным голосом, так ободрявшим меня в те времена, когда на мне лежала ответственность за судьбу двух планет.