Том 2. Семнадцать левых сапог

Все эти три дня, пока был Алеша дома, я поминутно ловила себя на мысли, что мне с ним скучно и тяжело притворяться, а лгать было необходимо. Этот ледяной холод только меня и выручил. Меня всю трясло, и Алеша приходил в отчаяние, что на меня свалилась малярия. Все эти три дня он только и делал, что поил меня чаем, клал грелки, заставлял пить хину и хлопотал по хозяйству: починил утюг, забил дыры в полу, которые прогрызли мыши, и еще нашел себе множество дел. Почему-то мне казалось, что это приехал не мой Алеша, а его двойник-близнец. Все у этого было не так: кадык, которого раньше не было, волосы ежиком, красный цвет лица и руки, огрубевшие, со слишком коротко подстриженными ногтями. Только когда он сел в вагон, я вдруг поняла, все поняла, что безвозвратно потеряла. Но вагон уже поплыл, и за ним побежала Татьяна Сергеевна, а я повернулась и быстро пошла с перрона, чтобы не встречаться ни с ней, ни с тобой.

Алеша уехал. Я ходила словно потерянная. Я опять перечитывала его письма, обнимала его вещи, носила его рубашки, бродила по тем местам, где родилась и жила наша любовь, писала ему иступленные письма, клялась в вечной любви и верности. Каждая строка этих писем была правдива и искренна.

…Новая волна эвакуированных затопила наш город. Госпиталь собирался эвакуироваться. Я больше не хотела бежать в глубь страны. Я мечтала стать разведчицей, но мои познания в немецком языке оказались слишком ничтожными. Идти же медицинской сестрой не хотелось. Мне тогда казалось, что это все равно, что остаться в госпитале. Нет, это, как я потом убедилась, далеко не все равно.

Написав обо всем Алеше и не дождавшись от него письма, я сдала все документы в военкомат. Целую неделю я не видела ни тебя, ни Татьяны Сергеевны, хотя по коротким запискам, которые ты бросал в почтовый ящик, знала, что ты приходил ко мне дважды. Я сначала порвала эти записки, а потом склеила их и спрятала.

Еще очень далеко, еще невероятно далеко от крыльца своего дома я почувствовала, что ты там, что ты ждешь меня. Я собиралась повернуть обратно и уйти к морю, но так и дошла до своего дома, до акации, в тени которой ты стоял. Ты и тогда страдал. Лицо твое было словно маска из белого гипса. Ты смотрел на меня растерянно и жалостно. И как вздох:

– Я так соскучился… Лиза, Лиза, какое счастье, что вы есть!

Я открыла дверь, и ты вошел в комнату. Я открыла настежь окна, и мы сели на диван. Не помню, но мне кажется, что в тот вечер мы не сказали друг другу ни слова. Мы просто сидели рядом, сидели, не прикасаясь друг к другу, – в этом не было надобности. Мы сидели и молчали. Со стороны – как два чужих человека. Я не знаю, как назвать это чувство. Счастьем? Слишком мало.

В комнате стало совсем темно. Я помню, на дворе стояла страшная духота. Ночь была беззвездная… И вдруг в наш заколдованный мир ворвался смерч – это вошла в темноту, как в пропасть, Татьяна Сергеевна.

– Да, мы дома, – ответил ты и поднялся к ней навстречу.

– Какая прелесть, и ты здесь! – засмеялась Татьяна Сергеевна.

– Да, представь, меня, как и тебя, потянуло к Лизе. Садись, посумерничай с нами.

Ты придвинул Татьяне Сергеевне стул, а сам опустился рядом со мной на диван. Молчать теперь уже было нельзя ни секунды, молчание раздавило бы всех нас троих. И ты говорил, говорил, говорил, а Татьяна Сергеевна смеялась каждой твоей шутке, и часто невпопад. У меня все тело покрылось гусиной кожей. Потом ты поднялся, встала и Татьяна Сергеевна и молча, как будто меня и не было в комнате, пошла к выходу. Ты задержался в комнате. Приподняв меня с дивана, ты крепко обнял и поцеловал меня. Я благодарна тебе за этот поцелуй. Было в нем что-то смелое, гордое.

Я осталась одна в своей комнате. Но я не чувствовала себя одинокой. Пусть ты и ушел, держа под руку Татьяну Сергеевну, но для меня-то ушла твоя строгая, бездушная тень, которая, я уверена, всю дорогу читала Татьяне Сергеевне нравоучения о благородстве.

Ты приходил теперь ко мне каждый день. Мы не целовались, не обнимались с тобой. Мы просто были рядом, говорили о посторонних вещах, смеялись, пили чай. Ты читал мне свою докторскую диссертацию и советовался со мной так, как будто я была твоим научным руководителем или равноценным коллегой. Часто рядом с нами была Татьяна Сергеевна, но она, странное дело, ничем не мешала нам. Конечно, без нее было лучше, но если была рядом она, мы легко с этим мирились. Теперь я часто думаю о том, какую нестерпимую муку пережила Татьяна Сергеевна. Ведь она была чуткая, умная женщина, гораздо умнее меня, и любила тебя – значит, все видела, все понимала лучше нас с тобой.

Потом ты опять заболел. Ты часто болел в то время.

Да, ты заболел, и Татьяна Сергеевна пришла ко мне и просила идти с ней вместе к тебе. Ты не хотел есть, не хотел принимать лекарство до тех пор, пока не увидишь меня. Она сама мне об этом сказала как о чем-то вполне законном.