Том 2. Семнадцать левых сапог

– Нет-нет. Это он так. Конечно, было дело. Разговор был просто, собирались ходатайствовать о нашем награждении, писали. Ну, и меньше чем через неделю, только это письмо ушло, тут с нами и случилась беда. Так что не до героев было. Нас со всего полка…

– Да, я помню, – сказала Гуля. – Папа говорил, что со всего полка их шесть человек спаслось. А вас, он думал, тогда убило.

– Нет. Не убило…

– Значит, вы с папой в разные госпитали попали?

– В разные… Я в плен попал. – Адам посмотрел в глаза Гуле решительно, с вызовом, и в то же время он как бы поощрял ее к следующему вопросу.

– А папа так и думал: или убили его, говорил, или в плен попал раненый. Вы раненый в плен попали?

– Нет. Меня контузило. Немцы уже в чувство привели. Я в Освенциме был.

– В Освенциме! – в один голос воскликнули Гуля и Павел.

– Вот! – сказал Адам и торопливо, словно боясь, что ему не поверят и не будут его слушать дальше, расстегнул на груди голубую сатиновую рубаху, подаренную Марусей. – Вот! – На его темной худой груди они увидели наколотый номер 11727.

Гуля и Павел молчали, глядя на Адама уже совершенно другими глазами, почти как на человека с другой планеты.

– Это же лагерь смерти, – прошептала Гуля, – оттуда люди не выходили живыми. Мы читали, помнишь, Паша…

– Всяко бывало, – прервал ее Адам. – Я, например, убежал.

– Из Освенцима!

– Оттуда, – тихо подтвердил Адам, и щеки его побледнели от волнения, и в то короткое время, пока все сидели молча, в душе его воскрес Освенцим и не неизмеримо длинные дни…

XXV

…Большое страдание, как и большое счастье, дает человеку неведомые силы. Неведомые силы – ибо иначе как бы смог он, обыкновенный человек, преодолеть столько лишений, страха, зла. Сколько немецких лагерей и пересыльных тюрем переменил он, Алексей Зыков, за полтора года плена! Дважды бежал, дважды его ловили. Но второй раз он убежал из глубины Германии, из южнобаварского местечка. Здесь вместе с другими русскими солдатами, французами, чехами и поляками он работал на каменоломне. Поймали его уже на Украине, поймали и отправили в Освенцим. Последний отличался от всех виденных Алексеем прежде лагерей безупречной чистотой и порядком. Здесь его принял в канцелярии молоденький, румяный, с ямочками на щеках, с детски чистыми голубыми глазами капитан СС.

– Капут, Алексеус! – радостно сказал он, перелистав личное дело Зыкова. – Капут, Алексеус! Капут! – повторил он, тихо рассмеявшись, показывая сахарно-белые ровные зубы и подмигнув Зыкову так, как будто сообщал ему что-то очень веселое и завлекательное.

Из канцелярии его повели в баню. В предбаннике низкорослый вертлявый парень с тусклым металлическим блеском в глазах специальной машинкой выколол на груди Алексея номер 11727 и сказал:

– Забудь свое имя, папаша. Ты знаешь, куда попал? Это Освенцим, лагерь смерти. Отсюда не убежишь, запомни.

– Посмотрим, – сказал Алексей.

– Это мы посмотрим, – улыбнулся ему металлическими глазами парень. – Если и убежишь, то через трубу. Вон, видал? – И он показал Алексею в окно: далеко за бараками из пяти труб крематориев бились в небо огромные желто-бурые языки пламени.

Тысячи людей умирали в этом лагере, умирали по плану – 15 тысяч человек в день. В трех километрах от этого лагеря смерти, на площади примерно в десять гектаров, сплошь были навалены огромные, высоченные кучи покореженных, обгорелых немецких самолетов. Самолеты сюда свозили со многих фронтов. На разборке этих останков ежедневно работало около двух тысяч узников лагеря. Среди восьмисот других русских военнопленных работал на этом кладбище и Алексей Зыков. И вот «двадцатка», в которой работал Алексей, решила готовиться к побегу. Все знали, что побегут только двое, а кто именно – решит жребий, когда все будет готово к побегу. Под широким крылом «мессершмитта» стали рыть яму, землю уносили в карманах и выбрасывали в уборную. В большой дощатой уборной было всегда многолюдно, и выбрасывать землю было очень опасно. Но все двадцать, пользуясь каждой минутой возможности, рискуя жизнью, рыли убежище и носили землю в уборную. Через месяц они приготовили бункер, в котором могло сидеть два человека, сверху яму покрыли листами дюраля, засыпали слоем земли, предусмотрели люк и дюймовую трубку для воздуха и вентиляции.

Алексей вытянул «бежать». Второй счастливый жребий выпал девятнадцатилетнему и еще физически сильному костромичу Славику. Каждому хотелось быть на их месте, но все-таки жребий всем показался справедливым и удачным: Алексей был опытен в побегах, Славик еще силен. И вот 12 августа 1944 года, улучив минуту, оба они залезли в яму. Товарищи быстро закрыли люк, засыпали землей, залили бензином, засыпали табаком и еще нагромоздили сверху двухметровый слой металлических обломков. Словом, сделали все так, как и было рассчитано.

Алексей и Славик сидели в абсолютной темноте, прижавшись спинами друг к другу.

– Ты свои адреса помнишь? – глухим шепотом спросил Алексей, прислушиваясь к обычному рабочему шуму наверху.

– Я и твои помню! – отвечал Славик так же глухо, свистящим шепотом.