Он улыбался равнодушно,Когда советы матерей…Как узник, Байроном воспетый,Вздохнул, оставя мрак тюрьмы.1Слаб и робок человек,Слеп умом – и всё тревожит2Иван-Царевич по лесамИ по полям и по горамЗа бурым волком раз гонялся.
Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…Как долго медлил я, как долго не хотелаРука предать огню все радости мои!..Но полно, час настал: гори, письмо любви.Готов я; ничему душа моя не внемлет.Уж пламя жадное листы твои приемлет…Минуту!.. вспыхнули… пылают… легкий дым,Виясь, теряется с молением моим.Уж перстня верного утратя впечатленье,Растопленный сургуч кипит… О провиденье!Свершилось! Темные свернулися листы;На легком пепле их заветные чертыБелеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,Отрада бедная в судьбе моей унылой,Останься век со мной на горестной груди…
Сказали раз царю, что наконецМятежный вождь, Риэго, был удавлен.«Я очень рад, – сказал усердный льстец, –От одного мерзавца мир избавлен».Все смолкнули, все потупили взор,Всех рассмешил проворный приговор.Риэго был пред Фердинандом грешен,Согласен я. Но он за то повешен.Пристойно ли, скажите, сгорячаРугаться нам над жертвой палача?Сам государь такого доброхотстваНе захотел улыбкой наградить:Льстецы, льстецы! старайтесь сохранитьИ в подлости осанку благородства.
Враги мои, покамест я ни слова…И, кажется, мой быстрый гнев угас;Но из виду не выпускаю васИ выберу когда-нибудь любого:Не избежит пронзительных когтей,Как налечу нежданный, беспощадный.Так в облаках кружится ястреб жадныйИ сторожит индеек и гусей.
Напрасно ахнула Европа,Не унывайте, не беда!От петербургского потопаСпаслась Полярная звезда.Бестужев, твой ковчег на бреге!Парнаса блещут высоты;И в благодетельном ковчегеСпаслись и люди и скоты.