Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы)

Иванов-Разумник дал отповедь таким оппонентам Есенина еще в июне 1918 г.: «Вот, кстати, тема для дешевых лавров: Бог — корова! „Пою и взываю: Господи — отелись!“ Многие, видно, ничего еще не слыхали о мировых религиозных символах, о „корове“ в космогонии индуизма, в Ведах и Пуранах (эта связь тем интереснее, что и в этой области поэт лишен какой бы то ни было „эрудиции“[10])» (журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 2, май [фактически: 15 июня], с. 148). Четыре с лишним года спустя М.О.Цетлин назвал все ту же строку «метафизическим восклицанием, вызвавшим много напрасного смеха» (газ. «Последние новости», Париж, 1922, 16 сентября, № 740).

Между тем, сам Есенин дал такое разъяснение: «„Отелись“ — значит, „воплотись“» (сб. «Есенин: Жизнь. Личность. Творчество», М., 1926, с. 163). Очевидно, это же толкование поэта имел в виду и Г.Ф.Устинов, когда сетовал: «Конечно, мы понимаем, что С.Есенин словом „отелись“ хочет сказать Богу, чтобы он, наконец, принял реальный образ. Но где же додуматься до таких тонкостей простому рабочему и крестьянину?!» (газ. «Советская страна», М., 1919, 3 февраля, № 2; подпись: Ю.Гордеев; вырезка — Тетр. ГЛМ).

В чем-то сходную трактовку зачина «Преображения» предложил В.Ф.Ходасевич: «…Есенин даже не вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам, высказал свою главную мысль. <…> Есенин обращался к своему языческому Богу — с верою и благочестием. Он говорил: „Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей“. А что при этом он узурпировал образы и имена веры Христовой — этим надо было возмущаться при первом появлении не только Есенина, но и Клюева» (журн. «Современные записки», Париж, 1926, <кн.> XXVII, с. 307–308).

Первая общая характеристика «Преображения» была дана Ивановым-Разумником в сопоставлении со стихами Андрея Белого: «От „народных“ глубин, от „культурных“ вершин — поэты и художники радостно и скорбно, но чутко и проникновенно говорят нам о совершающемся в мире. Не боятся они грозы и бури, а принимают ее всем сердцем и всею душою: „Вестью овеяны — души прострём в светом содеянный радостный гром“ (Андрей Белый). Так говорит один, и отзывается ему другой <следует четвертая строфа первой главки «Преображения»>. От вершин, от глубин — чутко чуют они то новое мировое, что идет теперь в грозе и буре революции: разрушение Содома старого мира <…> и рождение, осуществление новой России, новой Европы, нового мира» (журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 133). Тогда же о начальной строфе финала поэмы Есенина писал И.А.Оксёнов: «…светлым обетом, радостным напоминанием для верующих, непреложным свидетельством — для отчаявшихся, звучат бесценные слова Есенина» (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 8; подпись: А.Иноков). Через три года, приведя ту же строфу из «Преображения», Ф.В.Иванов резюмировал: «В мягкости, задушевности дарования — тайна очарования есенинской поэзии. Скорбь тихая, женственная вера в чудо — ее содержание. И оттого в смелых своих образах он далеко не всегда кощунственен» (газ. «Голос России», Берлин, 1921, 20 июля, № 714).

Размышляя над «Преображением» как произведением патриотическим, П.Н.Савицкий, процитировав фрагменты третьей главки поэмы, писал: «Приведенные строфы ни в коем случае не являются политическим рассуждением в стихах <…>. И в то же время это есть несомненное сказание о России. <…>…никогда, быть может, за все существование российской поэзии, от „Слова о полку Игореве“ и до наших дней, — идея Родины, идея России не вплеталась так тесно в кружева и узоры созвучий и образов религиозно-лирических и символических вдохновений, как в этих стихах…» Далее, еще раз приведя начало третьей главки «Преображения», П.Н.Савицкий продолжал: «Это ли не „народная гордость“? „Народная гордость“ — это слово Карамзина. И на самом обращении: „Ей, Россияне!“ лежит печать карамзинского стиля, „Истории Государства Российского“…» (журн. «Русская мысль», София, 1921, кн. I/II, с. 220–221; подпись: Петроник).