Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист

И туда же наверняка держал путь этим прекрасным летним утром большой черный автомобиль, который с бешеной скоростью лавировал на поворотах, окутывая тучами пыли мелкие желто-белые цветы и узкие листья подмаренника, растущего на обочине. Это был совершенно обычный автомобиль. Но внимательный наблюдатель все же заметил бы в нем нечто странное. Во-первых, он оставлял за собой отчетливые следы. Через открытое боковое стекло время от времени высовывается девчоночья рука, и затем на обочине дороги можно найти мелкие клочки красной бумаги, а иногда крошки белой булки. Да, именно крошки булки. Потому что Ева Лотта как-никак дочь пекаря с постоянным резервным запасом булочек в карманах платья. А клочки красной бумаги — обрывки афиши, сорванной с фонарного столба в тот момент, когда девочка шмыгнула в машину к спящему Расмусу. «Большой летний праздник», — значится на афише черными буквами. «Лотерея. Танцы. Кофе». Боже, благослови спортивное общество Лильчёпинга за эту афишу! Потому что поездка обещает быть долгой, а надолго ли хватит нескольких булочек? Вскоре Еве Лотте приходится экономить и булочки, и клочки бумаги. На каждой развилке должна лежать ярко-красная бумажка. А иначе как их спасители узнают, куда они поехали? И вообще объявятся ли какие-нибудь спасители? И чем закончится это приключение?

Ева Лотта осматривается в машине и обдумывает создавшееся положение. Рядом с нею в машине, на заднем сиденье, профессор. Руки у него по-прежнему связаны, во рту — кляп, в глазах — отчаяние. С другой стороны рядом с ним — тот, кто так «самозабвенно» охранял машину. На переднем сиденье — тот, кого зовут Никке, со спящим Расмусом на руках. Рядом с ним, за рулем, второй мошенник, который забирался по лестнице в окно, его зовут Блум — это Еве Лотте уже известно. Она охватывает взглядом всю эту картину и переводит взгляд дальше — она смотрит через переднее стекло. Летний пейзаж, окружающий их с обеих сторон, — шведский, никакого сомнения в этом нет. Поля спелой ржи с маргаритками и васильками — также такие шведские, какие только можно себе представить. Стволы белых берез — тоже. Только эта машина и ее необычные пассажиры нездешние, они прямо из американского гангстерского фильма. Сердце Евы Лотты бьется чуть сильнее, когда она думает о том, что эти двое мошенников на переднем сиденье — настоящие киднэпперы[32]. Киднэпперы — это звучит так смешно на фоне такого вот солнечного шведского пейзажа! Киднэпперы должны въезжать под проливным дождем темным осенним вечером в Чикаго!

Никке ощущает, конечно, неодобрительный взгляд Евы Лотты на своем затылке; он оборачивается и недовольно глядит на нее злыми глазами.

— Какого черта понадобилось тебе встревать в это дело? — спрашивает он. — Зачем ты влезла в машину, глупая девчонка?

Ева Лотта напугана. Но все же еще больше — озлоблена. И не хочет, чтобы этот негодяй заметил, как она встревожена.

— Обо мне не беспокойся, — говорит она. — Лучше подумай, что ты скажешь, когда явится полицейский и схватит тебя!

Глаза профессора становятся чуточку веселее, и это помогает ей собраться с духом. Она рада, что он здесь, хотя сейчас он совсем беспомощный. Все же он — взрослый, и он — на ее стороне.

Никке угрожающе хмыкает, но, не говоря ни слова, отворачивается от девочки.

«У него здоровенный затылок и светлые волосы, которые не мешало бы подстричь, — думает Ева Лотта. — Шея у него обросла светлым пушком. А вообще-то как его описать? Какие у него приметы? Будь Калле здесь, он бы в одну секунду составил его словесный портрет. Придется это сделать за него, чтобы помочь полиции. Если когда-нибудь мне представится случай сообщить свои наблюдения полиции!»

У него, у этого Никке, голубые наивно-хитроватые глаза и полное, добродушное, красное, обветренное лицо. Да, лицо у него скорее добродушное, хотя сейчас он выглядит хмурым. «Он не шибко умен, — думает Ева Лотта, льстя себя надеждой, что нарисованный ею портрет куда тоньше, чем у Калле, который только и говорит о цвете глаз и всяких там родинках, но ни слова о характере человека. — Ну а те, другие? Блум темноволосый и туповатый на вид, бледный и угреватый, этакий неряха, — думает Ева Лотта. — За деньги, видно, готов на все. А тот, что на заднем сиденье, больше других похож на идиота. Это — полное ничтожество. Волосы у него песочного цвета, подбородка почти нет, а умишко уместился бы в кончике мизинца. Что, в конце концов, могло заставить этих троих кретинов взяться за похищение людей? За всем этим кроется какая-то мысль, хотя непохоже, чтобы хоть один из них мог о чем-то думать. Но, может быть, есть кто-то другой, который думает за них, кто-то, поджидающий их где-то в другом месте?»