Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист

— Если надо надевать выходной костюм, — с досадой сказал он, — я лучше останусь дома.

Мама кивнула.

— Вот как? Тогда оставайся! — сказала она.

Расмус обиженно посмотрел на нее.

— Ш-ш-ш, тогда, значит, я зря умывался?

Мама осмотрела его уши:

— По-моему, ты, в виде исключения, помылся хорошенько, верно?

— Да, даже слишком, — сказал Расмус.

Притянув его к себе, мама погладила его по мокрым, причесанным волосам.

— Как красиво ты причесан… и ты абсолютно сам до этого додумался! Ты, верно, никогда не станешь взрослым?

Нет, он не сам до этого додумался, ему это было не нужно… Это явно входило в интересы государства — как он причесан, одет и умыт; даже старые ворюги вмешивались в это дело.

— Ты видел, какая нарядная Крапинка? — спросил папа.

— Ш-ш-ш, девочка — это же совсем другое дело, — сказал Расмус.

— Разве? — спросила Крапинка.

Встав перед ним, она закружилась. На ней было что-то розово-клетчатое, и юбка так красиво колыхалась; Расмус даже признался самому себе, что Крапинка «красивая». Но ведь девчонки любят шуршать шелками. Хотя вид у нее, у Крапинки, был не веселый, ну… ни капельки!

— Выше голову, Крапинка! — сказал папа. — Как можно не радоваться, когда идешь на праздник и сам похож на цветок шиповника.

Крапинка встала перед небольшим зеркалом, висевшим у мамы на стене кухни, осмотрела свое грустное лицо и скорчила гримаску.

— Цветок шиповника с веснушками на носу, Да?

С этими несчастными веснушками, которые выступали у нее на лице каждую весну, Крапинка вела нескончаемую войну.

У Расмуса тоже выступали весной веснушки, но он как-то не замечал, чтобы они ему мешали.

Да и мама тоже так думала.

— Знаешь, Крапинка, а веснушки придают только прелесть, — сказала она.

Крапинка скорчила гримаску:

— Да, веснушки всегда придают прелесть… другим.

И она пошла.

— Привет! Мне надо быть там заранее, мы будем репетировать!

— Ну как, — спросил Расмус, когда она исчезла, — можно мне надеть синие джинсы или нельзя?

Папа умоляюще посмотрел на маму:

— Он же может, верно, надеть их… как маленькую награду?

Расмус тоже умоляюще посмотрел на маму:

— Можно мне надеть их?

Мама еще раз погладила его по гладко причесанным волосам и сказала:

— В награду за честность и рвение на службе государству, он… не наденет фланелевый костюм на весенний праздник!

— Красиво, — оценил Расмус.

Потом, еще немного подумав, спросил:

— А что, здесь, в доме, все решает, мама?

— Нет, ты тут ошибаешься, — сказал папа, — ты тут совершенно ошибаешься! Раньше все решала мама…

— Разве теперь она больше этого не делает?

— He-а, видишь ли, Крапинка стала такая взрослая, что у нас теперь так называемое коллегиальное правление.

Но мама только смеялась:

— Чепуха, конечно же, все решает папа. И теперь он решил, что нам пора поторапливаться.

Но тут Глупыш залаял, чтобы напомнить о своем существовании, и Расмус оживился.

— Я решаю еще один вопрос, — сказал он. — Да, и я тоже! Я решаю, что Глупыш идет с нами.

Глупыш громко залаял. «Глупыш идет с нами!» — он считал, что такие слова должны намного чаще произноситься в этом доме.

Мама наклонилась и погладила песика.

— Да, это ему, пожалуй, необходимо, — сказала она. — После всего, что он пережил… Но ты, разумеется, наденешь на него цепочку…

Глупыш залаял.  Цепочка — это слово, наоборот, желательно вовсе упразднить.

Затем он еще сильнее залаял, потому что раздался стук в дверь и в дом вошел Понтус, веселый и краснощекий… и в синих джинсах.

Рванувшись вперед, Расмус толкнул его. Он сделал это потому, что страшно обрадовался при виде Понтуса, и еще потому, что на друге его были синие джинсы, да и сам он, Расмус, был подобающе одет, когда пришел Понтус. И потому что Глупыш был дома, и еще по многим причинам, которые он как раз сейчас вспомнить не мог.

— Ты видел, что про нас написано в газете? — оживленно спросил Понтус.

Расмус кивнул.

И, стоя у кухонных дверей, они вдруг осознали все то удивительное, что им пришлось пережить. Оно стало удивительным именно благодаря тому, что об этом написали в газете. И они смотрели друг на друга с чуточку удивленной улыбкой удовлетворения. Но не произносили ни слова. Расмус лишь сунул руки в карманы джинсов и слегка потянулся.

— Это, верно, очень кстати; Спичка, по крайней мере, успокоится хотя бы на несколько дней, — сказал он.

И Расмус с Понтусом пошли на праздник.

Каждый год, в последнее воскресенье мая, учебное заведение Вестанвика проводит свой большой весенний праздник в городском парке. В этот день сине-желтые флаги^[44] так патриотично развеваются на своих белых древках, в этот день школьный хор поет о цветущих прекрасных долинах, в этот день ректор так красиво говорит о молодости и о весне. «О юность, как прекрасна ты!» — возвещает он своим кротким голосом, а все папы и мамы Вестанвика согласно кивают головами; они делают это каждый год. Ибо юность всегда одинаково прекрасна, хотя каждый год подрастают другие юноши и девушки. Он, старый ректор, повторяет это еще раз, так как уже забыл, что слова эти были уже произнесены однажды. «О юность, как прекрасна ты!» — возвещает он.