Том 2: Театр

Нередко к одной и той же эпохе и к одному и тому же замыслу Кокто обращался в различных жанрах или формах. Не только вышеупомянутый «Орфей», но и пьеса «Человеческий голос», написанная во время зимних каникул 1927 года в Шабли на школьных тетрадках, прозвучала со сцены в различных вариантах: сначала она была поставлена как драматическое произведение в 1930 году в «Комеди Франсез», затем в 1949 появился монолог «Равнодушный красавец» на музыку Ф. Пуленка, предназначенный специально для великой Эдит Пиаф. Кокто считал, что актриса делает из этой пьески трагикомедию, он хотел разрушить предвзятое мнение об эстрадной звезде и полагал, что «это соло для одной актрисы, как сочиняют соло для скрипки или фортепьяно». Отвечая Кокто на его очередное послание, Эдит Пиаф сбивчиво, но пронзительно искренне писала ему: «Дорогой мой Жан, какая радость читать и перечитывать твое письмо, я знаю, как много есть людей, которые тебя любят, но если бы ты мог знать, как сильно я тебя люблю, несмотря на то что мы видимся очень редко. Странно, но у меня ощущение, что каждый раз, когда я тебя вижу, у меня возникает желание защитить тебя от злобы мира, и каждый раз я обнаруживаю, что, наоборот, ты мне поднимаешь настроение и придаешь мне смелости, чтобы противостоять такому суровому миру! Тебе не кажется, что это замечательно — любить кого-то, не нуждаясь в нем, любить его ради него самого, потому что знаешь, что он потрясающий, ну вот я тебя так и люблю. Когда я слышу твое имя или про тебя где-нибудь читаю, у меня всегда подпрыгивает сердце! И я тебе сыграю твоего „Равнодушного красавца“ как никогда, я думаю, что могу теперь лучше понять твои нюансы, твои маленькие штучки, которые как раз самые важные!»

От Второй мировой войны интеллектуальная Франция не оправилась окончательно и до сих пор: не только потому, что погибли такие люди, как поэт Робер Деснос и Сент-Экзюпери, но и потому, что многие талантливейшие писатели — Дрие ла Рошель, Селин — оказались по другую сторону баррикад. После войны была попытка огульно обвинить всех писателей, оставшихся в оккупированной немцами зоне, в коллаборационизме. Кокто тоже попытались причислить к тем, кто якобы сотрудничал с фашистами, поскольку не ушел в подполье, а продолжал работать. Но и в военное время Кокто по-прежнему верен себе: он подчиняется только внутреннему зову художника. Драмы «Священные чудовища» (1940) и «Пишущая машинка» (1941), созданные в стилистике «бульвара» снова противостоят общей тенденции политизированного и психологического театра. В предисловии к «Пишущей машинке» Жан Кокто писал: «По утверждению Стравинского „новое“ — лишь поиск прохладного места на подушке. Прохладный уголок быстро нагревается, а нагретое место опять остывает. Расин, Корнель и Мольер писали бульварные пьесы своей эпохи. „Бульвар“ подразумевает широкую публику, а театр как раз и обращается к широкой публике<…>. Публика похожа на двенадцатилетнего ребенка, которого трудно заинтересовать, но которого можно завлечь, заставив смеяться или плакать».

После войны Жан Кокто возвращается к найденному им драматическому рисунку, свойственному только его поэтическому перу, и создает в 1946 году знаменитого «Двуглавого орла», пьесу, которую можно отнести к жанру мелодрамы, если не знать, что кажущаяся очевидная жанровая принадлежность того или иного произведения Кокто обманчива. Любую его пьесу, любой сценарий или роман можно было бы назвать поэмой. Тому, кто не наделен способностью наслаждаться поэзией, сложно прочувствовать богатейшую гамму оттенков тех чувств, что испытывают герои его пьес.

Изначально пьеса называлась «Азраил», но от этого названия пришлось отказаться, так как тогда же в «Комеди Франсез» шел одноименный спектакль драматурга Жоссе, затем в 1943 возник промежуточный вариант «Смерть притаилась за дверью». Первоначальный замысел пополнил бы, как того и хотел Кокто, галерею ангелов смерти, сопровождающих поэта в различных пьесах, сценариях и стихотворениях. Жан Кокто сетовал на то, что многие критики не пожелали понять, что психология в пьесе «не та, что у обычных мужчин и женщин и столь же похожа на нее, сколь сходны геральдические единорог и лев с настоящими животными. Лошадь или лев никогда не ведут себя так, как те, что украшают гобелен с единорогом. Я хотел создать антиромантическую и в то же время романтическую пьесу, такую сложную стилистически, что, если актеры забудут слово, они потеряют равновесие» (интервью газете «Спектатер» от 18 февраля 1947). Отнюдь не случайно Королева узнает о Станиславе как об авторе стихов, — кстати, взятых из сборника Кокто «Опера», — которые настолько нравятся ей, что она выучила их наизусть. Слова короля о родстве двух поэтических душ — одновременно и убеждение самого Жана Кокто.