Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Вслед за Пушкиным, понимая определяющую роль «силы вещей», логики исторического процесса, Эйдельман видел историю как совокупность человеческих поступков, ни один из которых не теряется… Зрелый Пушкин был категорическим противником прогресса через насилие, но это не снимало его любви и уважения к декабристам, его понимания их мотивов – трезвого взгляда на катастрофичность пути, по которому власть вела страну, верности долгу перед страной, как велело им представление о чести.

Быть может, отношение к феномену декабризма – со всеми его заблуждениями, противоречиями, опасными крайностями, но при этом – благородством и бескорыстием – более чем что бы то ни было роднило Пушкина и его ученика.

Понимание неимоверной сложности исторического процесса и вместе с тем необходимости выбора фундаментальной идеи как путеводного света Эйдельман унаследовал от Пушкина. И этим путеводным светом была идея этики и эстетики благородства как непременного ведущего элемента исторической деятельности.

Можно считать это утопией, а можно видеть в этом тот «положительный идеал», без которого исторический процесс приобретает чисто механический характер, а человек становится не субъектом, а всего лишь объектом истории, ее безразличным материалом.

Все, что делал в жизни Эйдельман, было протестом против подобного варианта.

1987

Хранители предания

Выбрал себе героя… Михаил Лунин, по-моему, один из самых ни на кого не похожих людей…

Эйдельман. 1968. Из письма

Давно не выходило у нас исторической книги более актуальной, чем собрание политических сочинений Михаила Сергеевича Лунина, написанных полтора века назад, подготовленных ныне к печати Ириной Желваковой и Натаном Эйдельманом и выпущенных в монументальной иркутской серии «Полярная Звезда» (1988).

Во вступительной статье Эйдельман декларирует мысль, принципиально важную для всей его работы и окончательно проясняющую особое значение для нас декабристского наследия вообще и текстов Лунина в частности.

«Законченные, неоконченные, черновые, едва намеченные тексты Лунина лишь в своей совокупности помогают ощутить всю значительность, величие общего замысла. В основе его лежало постоянно и широко толкуемое декабристом понятие традиции, Предания… Во всем многообразии исторических событий Лунин видит некоторые незыблемые идеи, которые обнаруживают и передают человечеству носители Предания. Не сомневаясь в божественном происхождении естественных идей, он видит и в своей деятельности стремление к отысканию, воплощению Предания. “Итак, братия, стойте и держите Предания”, – эти строки из священного писания Лунин поместил сразу вслед за планом “Писем из Сибири”».

Фраза из первого послания апостола Павла к коринфянам, которую, очевидно, имеет в виду Эйдельман, в полном своем виде звучит так: «Хвалю вас, братия, что вы все мое помните и держите предания так, как я передал вам». Но есть в посланиях Павла и обращение: «Итак, стойте в свободе…»

Лунин, использовав священные тексты, сформулировал лаконичный лозунг, обращенный к соратникам, в котором сконцентрировал смысл своей борьбы – сохранить Предание: не просто правду о былом, но заветы, учение, ведущую идею, идею свободы, благородства, высокого патриотизма.

И здесь духовный вектор Лунина совпадает с таковым же у Эйдельмана. Понятно, почему Лунин стал его сквозным героем – на два десятилетия, до смерти? Для Эйдельмана выявление и сохранение предания, очищенного от скверны духа русской истории было осознанным жизненным подвигом, трудом для современников и в еще большей степени – для будущих поколений.

Оба они – брутальный заговорщик и мирный историк, – будучи погружены в кипение современной им жизни, знали свой долг перед будущим.

Лунин называл деятелей тайных обществ «людьми будущего», и это отнюдь не было ни высокопарной фразой, ни самовозвеличиванием. Это трезвая оценка их умственного и духовного потенциала, их возможностей, пресеченных самодержавием. Лучшие умы декабризма оказались «людьми будущего», ибо предвидели грядущие катастрофы и предлагали действенные и уравновешенные способы предотвращения этих катастроф.

Обращаясь от имени сибирских изгнанников к николаевскому правительству, Лунин вопрошал: