Том 2. Тем, кто на том берегу реки

О себе, своих возможностях, своей судьбе Лунин думал и писал в письмах из Сибири много и настойчиво. В судьбе собственной он видел некий эталон общей судьбы своих соратников.

Но Лунин не был бы Луниным, если бы не использовал свое могучее оружие – «единственное мое оружие – мысль», – чтобы объяснить миру, откуда возникла в русской жизни варварская нетерпимость к независимому мнению, к личной свободе и достоинству человека, как сложилась та деспотическая система, которая оттолкнула лучших людей страны, оттеснила их от государственных дел и вынудила объединиться в тайный союз. Предпринимая разбор донесения следственной комиссии, исследуя историю тайных обществ, Лунин не просто сражается за репутацию собственную и своих товарищей, не просто опровергает официозную клевету – в этом случае его сочинения имели бы сегодня чисто академический интерес, ибо мы и так знаем правду, – нет, Лунин обнажает корни, истоки страшной системы, покоящейся на рабстве, опутанной военно-бюрократической паутиной и увенчанной самодержцем, который и сам оказывается рабом системы. «Сверху донизу все рабы».

Для того чтобы в конце 30-х годов позапрошлого века предпринять такое исследование и провести его трезво и последовательно, необходимо было обладать прежде всего полной независимостью мышления. Ибо ради истины приходилось посягать на авторитеты, казалось бы, незыблемые для просвещенного русского человека.

Но прежде о главном зле.

«Ошибки не проходят даром в политике. От повреждения одного корня общественного дерева увядает вся растительность; так от одной неверной ноты разрушается стройность аккорда. Рабство выражается в наших нравах, обычаях и учреждениях. Впечатленные от колыбели примером безусловного повиновения, мы утратили нравственную силу, отличающую человека и составляющую гражданина. Мы не страшимся смерти на поле битвы, но не смеем сказать слова в Государственном совете за справедливость и человечество. Оттого мы лишены светильника рассудительной оппозиции, которая, освещая стези правительства, способствовала бы исполнению его благотворных намерений».

Откуда пошло страшное зло? И тут Лунину – и, как увидим, не ему одному, – пришлось трезво и жестко взглянуть на деятельность первого императора – Петра Великого.

В примечаниях к «Разбору донесения Тайной следственной комиссии», которые, кстати сказать, не менее важны, чем сам «Разбор…», «каторжный мыслитель» без обиняков объяснил связь рабства крестьян со всеобщим политическим порабощением:

«При вступлении на престол Петра 1-го, кроме царской власти находились в России еще два начала устройства. Первое: собрание представителей, под наименованием Земской Думы или Государственного Собора, могущих обратиться в парламент, если б их собрания были периодические в установленные единожды сроки, круг действий определен и внутреннее устройство их основано на благоразумных началах, необходимых для законодательного собрания. Второе начало – тогдашнее духовенство. Петр не собирал Земской Думы, пренебрегая мнением своего народа и отстраняя его от непосредственного участия в своих делах. Следуя понятиям реформаторства, он объявил себя произвольно главою церкви, истребил власть духовенства и поколебал уважение к нему народа».

В сибирской ссылке одновременно с Луниным глубоко обдумывал эти материи его ближайший соратник по «умственному подвигу» Михаил Фонвизин, чья монументальная фигура вышла теперь на свет благодаря замечательному изданию его трудов и писем. Интересно и поучительно сравнить мнения этих двух крупнейших исторических мыслителей декабризма.

Фонвизин говорил с горечью: