Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Не опускай, друг Яков, глаз!
Ни в чем на свете нету смысла.
И только наши, Яков, числа
живут до нас и после нас.

При нас – отчасти… Жизнь сложна.

Сложны в ней даже наслажденья.
Затем она лишь и нужна,
чтоб праздновать в ней день рожденья!

Зачем еще? Один твердит:

цель жизни – слава и богатство.
Но слава – дым, богатство – гадство.
Твердящий так – живым смердит.

Другой мечтает жить в глуши,

бродить в полях и все такое.
Он утверждает: цель – в покое
и в равновесии души.

А я скажу, что это – вздор.

Пошел он с этой целью к черту!
Когда вблизи кровавят морду,
куда девать спокойный взор?

И даже если не вблизи,

а вдалеке? И даже если с
сидишь в тепле в удобном кресле,
а кто-нибудь сидит в грязи?

Все это жвачка: смех и плач,

«мы правы, ибо мы страдаем».
И быть не меньшим негодяем
бедняк способен, чем богач.

И то, и это – скверный бред:

стяжанье злата, равновесья.
Я – homo sapiens, и весь я
противоречий винегрет…

Жаме! Нас мало, господа,

и меньше будет нас с годами.
Но, дни влача в тюрьме, в бедламе,
мы будем праздновать всегда

сей праздник! Прочие – мура.

День этот нами изберется
днем Добродушья, Благородства
Днем Качеств Гордина – Ура![15]

Чтобы понять печальный пафос последних строк, надо помнить, что это был 1970 год. Время не веселое. Мы отнюдь не были любимцами власти. С Иосифом – понятно. От него не знали как избавиться. Я в это время был в черном списке как подписант, что означало запрет на публикации. А позже я узнал, что на меня уже было заведено КГБ оперативное дело, закрытое только в 1990 году. Такие дела в случае надобности легко переходили в следственные. Со всеми, простите за невольный каламбур, последствиями. Приближалась пора массовых обысков у наших друзей и знакомых…

Через полтора года Иосифу будет предложено покинуть страну.

Так что тюрьма и бедлам не были пустой бравадой.

Из всех известных мне стихотворений Иосифа «на случай» это, пожалуй, наиболее «идеологичное». Потому оно и публиковалось в «Сочинениях» как самостоятельное произведение. И в «идеологичности» этой были фундаментальные черты, сближавшие наши с ним представления о человеке в мире…

Отъезд Иосифа был явлением чрезвычайно многослойным. С одной стороны, мучительное сознание, что тебя изгоняют, и явная неготовность к участи изгнанника, но с другой – яростное желание разомкнуть пространство, вырваться из-под чужой наглой воли…

Году в девяносто четвертом Иосиф позвонил мне из Нью-Йорка и сказал: «Посылаю стихи для журнала. Кое-что там будет тебе приятно…»

Среди нескольких присланных стихотворений были стихи «У памятника А. С. Пушкину в Одессе». «Приятность» заключалась в том, что они были посвящены мне. Позже Иосиф сказал, что нашел их среди старых рукописей, счел вполне достойными напечатания и слегка подправил.

Стихи были написаны на рубеже шестидесятых-семидесятых и имеют прямое отношение к его настроениям предотъездного периода. Это стихи о деспотизме ограниченного пространства. Пушкин, несостоявшийся беглец, воспринимается им как соузник.