Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Способов погасить очень много, но все они зависят исключительно от доброй воли сутенера. Самое естественное погашение – через возраст сутенера. В этих буржуазных странах это – как-то курьезно. Знаете ли, я почти не видала сутенеров старше 30, самое большее 35 лет. Только ничтожное число посвящает себя на всю жизнь – состоять при девках, существовать через девок, быть их факторами, хозяевами, содержанцами. Могу по пальцам пересчитать таких – из сотен. В возрасте 30–35 лет сутенер вдруг вспоминает, что он сын порядочных родителей и обязан идти по их стопам. И вот – сразу обрывает все старые связи. Открывает либо лавку, либо кабачок, женится, – становится добрым маленьким буржуа, piccolo borghese. И – прошлое умерло, и нет о нем помина – ни-ни-ни! Мимо проходят недавние подруги, – глазом на них не поведет. Недавние товарищи, – пальцем шляпы не коснется. И ему платят тем же. И никто не обижается. Отбыл свой срок человек в одном мире, ушел в другой – что же тут особенного? Весьма естественно! Так тому и быть!

Зато искусственные разрывы очень сложная штука. Те из сутенеров, которые поумнее и нравом помягче, обыкновенно, не допускают до того, чтобы ganza первая запросилась на волю, в ущерб их кавалерскому самолюбию. Заметив, что опротивел он ганце хуже дурной болезни или ревматизма, такой сутенер очень благоразумно приискивает себе исподволь другую кормилицу-поилицу и, когда приищет, преспокойно заявляет старой: «Tu sei franca e libéra![253] Ты свободна и самостоятельна!» Затем, как пиявка, переползает сосать кровь из новой добычи. Это развод без скандала. Обыкновенно производится он по предварительному уговору и непременно в присутствии свидетелей, не менее двух, которые бы слышали, что парень сказал: «Ты свободна и самостоятельна! Tu sei franca e libéra».

Иначе он может отказаться вовсе либо начнет утверждать, будто сказал только: «Ты свободна!.. Sei franca!»

А это значит – свободна только от отношений к нему, может работать на себя самое без всяких к нему обязанностей, но не смеет взять себе другого любовника, покуда он не разрешит. А так как, повторяю вам, без любовника вольной проститутке жить почти невозможно, то положение получается нелепое. И – покланяйся-ка ему, поплачь-ка перед ним прежде, чем смилуется и прибавит тебе желаемую liberta![254]

Но умеренных и благоразумных между ними, дьяволами, мало, а большинству – либо по фанаберии, либо со скуки и потому, что все-таки развлечение, – нужен скандал. Эти – однажды – вдруг притворяются, что они обижены своею ганцею, перестают колотить ее из собственных рук – самый зловещий признак! – и требуют товарищеского суда. Ну и тут происходит уже черт знает что… Соберутся двенадцать проходимцев – присяжные, видите ли! – где-нибудь за городом, затащут бедную девку в притон свой и измываются над нею часа два-три – хуже чего нельзя – под видом допросов и увещаний. Прежде всего, женщина должна торжественно удостоверить клятвою, что разводится со своим ganzo не по той причине, что я вам раньше говорила, – то есть обязана оправдать его в репутации мужских способностей. И бывали случаи, что негодяи, притворяясь, будто становятся на сторону женщины и защищают ее интересы, требовали доказательств не словом, а делом, при всех! Затем – когда стороны не поддаются примирительным увещаниям и категорически поддерживают заявленное желание развестись – приступают к приговору и дают развод. Права ли женщина, нет ли, при разводе ей всегда назначают, как кару, ограничение прав. Самое малое – что ее заставят перебраться на жительство в другую часть города, потому что, дескать, работая на глазах бывшего дружка, вы будете действовать ему на нервы. Но очень часто постановляются приговоры, по которым женщина должна переселиться в другой город, а то и в другую провинцию с переменою притом рыночного своего псевдонима. А одну подругу той Мафальды, которую вы видели внизу, даже присудили эмигрировать в Америку. Все это – убыток колоссальный. Надо жизнь и работу начинать прямо-таки сызнова. Конечно, остается риск – не послушаться… Но тогда – sfregio.