Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

Теперь уже не то, совсем не то… Я могу идти с вами завтракать в Кова, куда не пойдет Ольга Блондинка и у подъезда которого не решается показать свою компрометирующую рожу Фузинати. Но меня не достанет так надолго, я утомлюсь, как актриса в трудной роли. Было время, когда мне труднее всего на свете было почувствовать себя и держаться проституткою. Теперь, наоборот, несколько дней подряд в роли порядочной женщины, без уличного словечка, без уличного жеста, без колоды старых карт, без моей кушетки, туфель, без папиросы, которую можно палить по-мужски, без бутылки, из которой можно пить стаканом, по-солдатски, – мне невыносимы. Это грустно, но я должна вас предупредить. Это – то, что повернуло книзу мое колесо, то, почему вы находите меня у Фузинати. Вы, мосье Вельский, вчера предлагали мне совершить с вами маленькое путешествие. Я была бы счастлива, но… прямо скажу вам: стыдно и боюсь. Что вы будете делать со мною, если я прорвусь и компрометирую вас? Бывало это, друзья мои, бывало…

Как мы черти из ада проституции, друг друга иногда узнаем, это – что-то поразительное, инстинктивное, выше моего собственного понимания. Все россказни об однообразных булавках, галстухах, серьгах, брошах, помеченных будто бы одним и тем же знаком, голая сказка чувствительных романов о белых рабынях. Если бы было что-нибудь подобное, нам бы и жить нельзя стало. То и дело нарывались бы на скандалы и попадали в скверные истории. Однажды в Бельгии в курьерском поезде сидела я с тогдашним другом моим, японским художником, и его двумя приятелями в вагоне-ресторане. Один из ближних столиков заняла чопорная благообразная старушка в седых буклях, в дорогих черных шелках, и при ней барышня лет шестнадцати: красивое, здоровое созданье, кровь с молоком, датчанка или норвежка, с коровьими глазами и бюстом, как бастион. Пригляделась я к ним и спрашиваю своих спутников:

– Скажите, господа: кто такие, по-вашему, эта старая дама с барышней?

Один говорит:

– Какая-нибудь католическая маркиза взяла внучку из монастыря и везет домой, в деревенский замок, на каникулы.

Мой японец поправляет:

– Нет, это не внучка, а лектрисса. Для внучки у барышни руки грубоваты. Она еще недавно знала черную домашнюю работу.

Третий:

– Не знаю, католическая ли это аристократка. В ней есть что-то Рембрандтово. Такие головы попадаются среди именитой антверпенской знати. Это попечительница какой-нибудь религиозной общины и при ней послушница.

А я:

– Все вы трое попали пальцем в небо. Это – сводня, купившая в Антверпене с парохода свежую девушку, и везет она ее в Париж по поручению или перепродать.

Они меня подняли на смех, даже обругали… Но я стояла на своем.

– Да почему ты так думаешь?

– По тому, как она рюмку взяла, когда гарсон ей ликеру налил…

И что же? Приезжаем мы в Брюссель. Гляжу в окно – на дебаркадере ждет самолично известный парижский посредник, мосье Клод. Узнал меня, раскланялся.

– Кто это? – спрашивает японец. Я объяснила.

– Ну вот, это другое дело, – говорят художники. – Этому верим. Это так. У него и рожа такая. Un vrai laquais endimanché[297].

Но – доехали мы до Парижа. Выходим, и – что же? Из соседнего вагона лезет эта самая маркиза с внучкою или лектриссою, и мосье Клод почтительнейше поддерживает ее под локоть и передает носильщику ее чемодан… Так и ахнул мой японец. Я его тогда на бутылку шампанского оштрафовала: не спорь!

XIII

После завтрака у Кова хороший городской автомобиль, взятый на площади del Duomo, помчал двух русских и Фиорину по Милану и вокруг Милана. Фиорина называла им главнейшие здания и некрасивые окрестности столицы плоской, болотной Ломбардии. Так незаметно докатились они до Монцы, побывали в парке и поехали обратно в город.

– Хорошо! – говорила разгоревшаяся Фиорина, – за городом свободною себя чувствуешь… Точно из клетки убежала… Этак бы всю жизнь…

– А что, если бы вы в самом деле убежали? – спросил Иван Терентьевич, посасывая сигару свою.

Фиорина пожала плечами.

– Куда? – позвольте узнать.

– Ну да вот, мы завтра уезжаем в Монте-Карло. Хоть бы с нами…

Фиорина засмеялась.

– В России это, кажется, называется ездить в Тулу со своим самоваром?

– Да я ведь не в самом деле, – смутился москвич, – я для примера.

– Ах, для примера! Ну похищать меня для примера я вам не советовала бы. Потому что в первом же городе, где я, беглая, остановлюсь, меня великолепно арестуют как воровку. Не забывайте, что все, на мне надетое, – платье, шелковое белье, шляпа, украшения, брошь, браслеты, даже обувь, – принадлежит Фузинати.

– Однако сегодня он совершенно не следит за вами, – не то, что вчера.