Том 2

— Епископ, мой старый советчик, исповедуюсь тебе в рыцарских грехах. Был я гордый завоеватель, ибо Бог в неизреченной мудрости своей вложил в сердце владык гордость и стремление к завоеваниям.

Был я хранитель порядка и права, а порядок — меч власти. Я строил города, ибо они — драгоценные каменья королевских корон. В стране своей я пекся о том, чтобы людям жилось хорошо, пекся о Церкви, притеснял гордецов, надменных панов, и жалею и раскаиваюсь, зачем не перебил их. Бог установил королей и повиновение! Бог дал мне меч и воинов, и надежду, и доброго товарища. Епископ, советчик мой, добрый товарищ — встань, благослови меня и садись на коня. Умрем в бою с превосходящим врагом.

— Государь, я стар — угонюсь ли за полетом гнева твоего? Да и войско угонится ли за ним? Тысячи лошадей пали в скачке от Огры к Дунаю, тысячи — от болезней и бескормицы. Нас всего лишь горстка, и путь наш подходит к концу! Ах, король, дай мне из последних сил послужить еще у алтаря, дозволь спастись твоим воинам, ибо есть ведь милосердие и в сердцах недругов! Я верю в это и признаюсь в любви к Рудольфу.

Король отпрянул на три шага. Посмотрел в расстроенное лицо епископа, на его дрожащие руки, на скачущий кадык, на сильно согбенную спину, на перстень его, соскальзывающий с иссохшего пальца.

— Когда у меня было мощное войско, и слова твои, епископ, были мощны. Теперь, когда оно уменьшилось, дряхлеет и твоя речь!

Сказав так, вышел король к войску и прошел по всему лагерю. Видел у костров рыцарей и простых воинов, чувствовал их встревоженность и в то же время странную умиротворенность. Старые рубаки кусают усы, один сидит на корточках, другой разгребает угли, третий с трудом подымается: у него воспаленные глаза, исхудалое лицо, крепко стиснуты губы. Все смертельно устали.

— К оружию! По коням!

Спешка, крики, ругань встают к небесам. Протяжно ржет кобылица, под яростным ударом взметывается с кострища зола, и воины — прямо так, как спали, особенно чехи и те, кто из Моравии, Штирии и Австрии, бросая злобные взгляды, едва тащатся, собираясь в группы.

Ах, у Рудольфа свежая армия, и их в шесть раз больше!

Утром призвал Пршемысл епископа Бруно и повелел ему отправиться к Рудольфу. И заключил унизительный мир.

ЛЮБОВЬ

— Рассказывают, — говорил король прекрасной своей супруге, — ходил некогда по свету некий скиталец. Что-то побуждало его стучаться во все двери, останавливаться у каждого порога. Не было покоя ему, не было мира, все он что-то искал, все грезил о чем-то. Хотел добиться единства, соединить север с югом, а запад с востоком. Сердце его рождало разлад.

— Если прикажешь мне слушать дальше, — молвила Кунгута, — слезами наполнятся мои глаза и душа будет плакать.

Тут обняла она колени короля, а когда он положил ей руку на голову и наступила тишина, королева заговорила снова:

— Суд — в лоне Бога. Его всесильная рука распределяет величие и ничтожество. Одно сердце Он делает королевским, другое — сердцем убогого. А сердце короля велико желаньями, отвагой, любовью и ненавистью, ошибками и победами — и неудачами. Вот почему все поступки, совершенные тобой, осияны славой.

Что же до притчи твоей, король, то дозволь мне досказать ее, ибо мне известно, чем она кончается, и я знаю, как сложил ее добрый рассказчик. Вот что гласит она:

«Странник узрел вздымающиеся волны полуночного моря и достиг края света; и узрел он полуденные края — и все же беспокойство его не имело конца. Тогда встала черная туча и расползлась, и заслонила от него землю. Странник вернулся в свой замок и нашел надежную родину, нашел, что искал, — и беспокойство ушло из его души, поднявшись над этим верным краем». Таков счастливый конец притчи!

Да благословит тебя добрый Господь Бог, да довершит Он твое возвращенье, ибо нет страны прекраснее и края радостнее, чем Чешское королевство, и нет женщины, которая сильнее любила бы мужа своего, чем та, что говорит.

Король обвил руками голову Кунгуты и поцеловал ей виски и лоб.

— Ах, вот и уходит разлад из, твоей души! Твой меч-громобой отточен с обеих сторон. Если поднимешь войну, то станет она войной не на жизнь, а на смерть. Не ради завоеваний, не ради славы: не на жизнь, а на смерть. Не на жизнь, а на смерть бьет твой меч-громобой. Славен он и никогда не нападал из-за угла, никогда не тупил его коварный удар. Бог хранит его.

Потом заговорил король, и Кунгута отвечала ему сладостной речью.

Когда погас в камине огонь и настало утро, и пришло время думать о новых делах, стал держать король совет и — спрашивал мнение своих друзей, мнение епископа и верных ему панов, а также мнение Миклоша, своего побочного сына. Поставил король перед ними такой вопрос: