Том 20. Фланкер. Новая Бразилия

В руках таких врачей больные мерли, как мухи по осени. Эта необычайная смертность обеспокоила правительство, и в Бразилии был издан закон, требующий, чтобы каждый, именующий себя врачом и желающий применять свои полезные познания в Бразилии, предварительно сдал своего рода экзамен и защитил диссертацию при медицинском факультете в Рио.

Одним из наиболее выдающихся гостей за столом, во время вышеупомянутого обеда, был некий господин Набук, депутат народного собрания, человек еще молодой, лет тридцати двух, с живым, проницательным взглядом и умной улыбкой. Это был человек в высшей степени образованный, владевший несколькими языками, с меткими суждениями и ясным, правильным взглядом на вещи. Кроме того, он был прекрасно знаком со всеми европейскими политическими деятелями и сам, как оказалось, был предводителем оппозиции совета, что в таком молодом человеке весьма удивительно.

Но о нем я буду еще говорить впоследствии, когда ближе узнаю его, а теперь скажу, что обед продолжался до половины десятого вечера, так что в конце концов я чувствовал себя крайне усталым и изможденным.

Выйдя на улицу, я нанял коляску за пятьсот рейсов. Подъехав к своему дому, я стал рассчитываться со своим возницей — и тот вдруг, без всякого основания, вздумал требовать с меня ровно вдвое больше, то есть тысячу рейсов. Я, конечно, не захотел позволить этому негодяю глумиться надо мной и вступил с ним в пререкания. Меня уже начало сердить его нахальство, и не знаю, чем бы все это кончилось, если бы один из полицейских инспекторов, следивший на протяжении некоторого времени за нашим разговором, не положил конец этому неприятному столкновению, вскочив в коляску и приказав вознице везти себя куда-то — но куда именно, я не расслышал. Предполагаю, однако, что разом присмиревший извозчик вынужден был ехать на один из полицейских постов, что не было для него большим удовольствием.

Я положительно не мог удержаться от смеха при виде перемены, произошедшей в лице этого злополучного возницы, когда он понял, что попался на месте преступления.

Я чувствовал себя настолько плохо, что, вернувшись домой, выпил горячий грог, мое любимое лекарство во всех подобных случаях, и, плотно завернувшись в одеяло, тотчас же лег спать.

На следующий день, несмотря на все еще скверное самочувствие, я оделся и отправился в konfiteria Дероша.

В Рио нет кафе, а есть только конфитерии, но это в сущности только другое название, а на самом деле это одно и то же.

Здесь я условился встретиться с господами Курти и Бриссеем, которые пригласили меня сюда к трем часам пополудни.

Когда я явился, мои новые знакомые уже ожидали меня и после обычных приветствий осведомились о том, чем меня угощать.

Я отвечал, что не хочу ничего, во-первых, потому что чувствую себя больным, а во-вторых, потому что никогда ничего не ем между обедом и ужином.

— На что вы жалуетесь? — спросил меня доктор Бриссей.

— Право, не знаю, какое-то общее недомогание, вероятно, вследствие сильного переутомления.

— А, — сказал он, — это сущие пустяки, я берусь вылечить вас за четверть часа!

— Очень буду вам благодарен.

— Нет, не благодарите, просто мы с Курти решили, что будем все втроем обедать у Моро и затем отправимся в Альказар, так что вы понимаете — в наших же интересах, чтобы вы были здоровы.

— Да, но…

— Та, та, та! Подождите меня всего пять минут, и вы сами увидите.

С этими словами доктор Бриссей надел шляпу и вышел.

— Доктор, конечно, шутит? — спросил я господина Курти, оставшись с ним вдвоем.

— Нисколько! Это прекраснейшее португальское средство — или, вернее, индейское, так как португальцы заимствовали его у индейцев.

— О, если это индейское средство, то я в него верю, мне уже не раз приходилось испробовать на себе и других индейскую медицину, и я могу только похвалить ее!

— А вот и доктор!

Действительно, в дверь конфитерии вошел доктор Бриссей с маленькой баночкой в руке. Подозвав слугу, он потребовал у него стакан, налил в него немного воды и влил туда все содержимое баночки.

— Выпейте разом, — сказал он, подавая мне стакан. Я повиновался.

Мои сотоварищи закурили по сигаре, я последовал их примеру.

Завязался оживленный разговор; говорили обо всем, но только не о том лекарстве, которое мне дали выпить. Публика начинала прибывать. Пришли еще несколько французов, которые подходили и пожимали руки двум моим собеседникам и затем подсаживались к нашему столику. Все они были чрезвычайно милы и любезны со мной.

В общем, пили одни только освежительные напитки, но зато в громадном количестве.