Том 22. Избранные дневники 1895-1910

1) Гуляю, сижу на лавочке и смотрю на кусты и деревья, и мне кажется, что на дереве большие два как бы ярко-оранжевые платка; а это на вблизи стоящем кусте два листка. Я отношу их к отдаленным деревьям, и это два большие платка, и ярко-оранжевые они оттого, что я отношу цвет этот к удаленному предмету. И подумал: весь мир, какой мы знаем, ведь только произведение наших внешних чувств: зрения и осязания… и наших соображений. Как же верить в реальность, единую реальность мира, каким мы его представляем себе? Какой он для блох? Какой для Сириуса, для неизвестного мне существа, одаренного неизвестными мне чувствами? И пространство и время — это все мною построено. То, что я называю бесконечно малыми существами, нисколько не меньше меня. И то, что я называю моментом, нисколько не меньше того, что я называю вечностью. Одно, одно есть, то, что сознает, а никак не то, что оно познает и как.

2) О чувстве меры в искусстве: то, что отсутствие меры выставляет на вид производителя искусства, и оттого уничтожается иллюзия того, что я не воспринимаю, а творю.

15 ноября 1908. Ясная Поляна. Вчера до 12 часов играл в карты. Совестно, гадко. Но подумал: люди скажут: «Хорош учитель, играет в винт три часа сряду». И по-настоящему подумал: это-то и нужно. В этом-то настоящее, нужное для доброй жизни смирение. А то генерал должен держаться, как генерал, посланник — как посланник, а учитель — как учитель. Неправда. Человек должен держаться как человек. А человеку свойственно прежде всего смирение, желать быть униженным. Это не значит, что надо играть в карты, если можешь делать другое, нужное людям, но значит, что не надо бояться суждений людей, а, напротив, хорошо уметь переносить их sans sourciller[64]. […]

28 ноября. Ясная Поляна. Никак не думал, что так давно не писал. Дня три только, как немного проснулся, а то спал, и не было хорошей душевной жизни. Все пишу письмо индусу. Все повторения. Здоровье тела плохо, на душе и в сонном состоянии хорошо, а в бдящем всегда умиление и радость.

Вчера приехал Миша с женой и юношей Вяземским. Я позвал их и читал им «Круг чтения» и говорил. И рад этому. Эта чета Миши с женой мила мне становится все больше и больше. Сейчас записал в индусское письмо. Не знаю, что буду писать, окончив. Едва ли художественное. Было поползновение и прошло.

29 ноября. Ясная Поляна. Телесно — хотел сказать: нехорошо, но это неправда — слабость, но это хорошо. Вчера подвинулся в «Письме индусу» и целый вечер читал Сандерленда^*, чтобы ответить на письмо. Ночью видел во сне, что я отчасти пишу, сочиняю, отчасти переживаю драму Христа. Я — и Христос и воин. Помню, как надевал меч. Очень ярко. Соня уехала в Москву. Одну художественную мысль, очень мне понравившуюся, забыл и не мог вспомнить. Надо записывать. Затем надо, что хочу попробовать, могу ли художественное писать. Если не могу, то не огорчусь. Попробовать надо на небольшом. […]

3 декабря 1908. Ясная Поляна. Очень хорошее душевное состояние. Много спал. Начал с того, что увидал в себе всю свою мерзость, преобладание славы людской над настоящими требованиями жизни. Увидал это (что и давно чуял) и при тяжелом чувстве от письма какой-то женщины, упрекающей меня за письмо, и по тому, с каким интересом, читая газеты, искал глазами слово «Толстой». Как еще я далек от чуть-чуть порядочного, как плох. Сейчас пишу это и спрашиваю себя: и это пишу я не для тех, кто будет читать этот дневник? Пожалуй, отчасти. Да, работать надо над собой — теперь, в 80 лет, делать то самое, что я делал с особенной энергией, когда мне было 14, 15 лет: совершенствоваться; только с той разницей, что тогда идеалы совершенства были другие: и мускулы, и вообще то, что нужно для успеха среди людей. Ах, если бы приучиться всю, всю энергию класть на служение богу, на приближение к нему. А приближение к нему невозможно без служения людям. […]

4 декабря 1908. Ясная Поляна. Вчера был деятелен: писал дневник, написал об Эртеле^* и поправил предисловие к новому «Кругу чтения». Тяжелый разговор с Соней. Мне и во время разговора было жалко ее, а после умилительно. Записал очень важное:

1) При мысли о предстоящих поступках и, если можешь, при совершении самых поступков, спрашивай себя: для чего ты делаешь то, что делаешь: для себя ли, для бога, для своей совести, или для людей, для их одобрения. Спрашивай себя: будешь ли делать то же, что делаешь, если бы ты не только знал, что никто никогда не узнает про это, но что это доброе для оценки твоей совести дело останется для людей поводом осуждения тебя.

Надо приучать себя к этому. Это — единственно важное дело в жизни и для 14-летнего мальчика, и для меня, 80-летнего старика.

Не могу иногда не видеть благотворность моих добрых поступков и не могу не умиляться, не радоваться. Но помни, что главные последствия не видны тебе, а есть.