Том 22. Избранные дневники 1895-1910

25 сентября. Встал, написал письмо. Гулял. Написал на гулянии другое письмо Малиновскому о смертной казни^*. С почты корректуры Ивана Ивановича поправлял. Недоволен. Не кончил. Неприятное снимание фотографий. Ездил с Булгаковым хорошо. С Сашей хорошо поговорил. Весь вечер читал книгу Малиновского: много хорошего и нужного материала. Ложусь, 12-й час.

26 сентября. Дурно спал, дурные сны. Встав, перевесил портреты по местам;^* ходил. Начал писать чешским юношам^*, продолжал заниматься книжками «Для души». Немного более доволен. Студент Чеботарев. Ему предстоит воинская повинность. Он сам не знает, как поступить. Искренний человек, понравился мне. Поехал верхом с Душаном. Вернувшись, застал Софью Андреевну в волнении. Она сожгла портрет Черткова. Я было начал говорить, но замолчал — невозможно понять. Вечером Хирьяков и Николаев. Я очень устал. Софья Андреевна пыталась опять говорить. Я отмалчивался. Сказал только до обеда то, что она перевесила в моей комнате мои портреты, потом сожгла портрет моего друга, и я оказываюсь виноват во всем этом. Продолжение дня было то, что Саша с Варварой Михайловной вернулись по вызову Марьи Александровны. Софья Андреевна встретила их бурно, так что Саша решила уехать.

27 сентября. С утра проводил Сашу, — она уехала совсем в Телятинки. Гулял, записал прибавление к письму Гроту. Дома книжки и письма. Больше ничего. Ездил верхом к Туле. Здоровье хорошо. Держусь. Кое-что записал. Был Хирьяков. Послал книжки Горбунову и письмо Аншиной в газеты^*.

28 сентября. Е. б. ж. Жив. Но нездоров, слаб. Приезжала Саша. Я ровно ничего не делал и не брался за дело, кроме писем, и тех мало. Ездил к Марье Александровне. Там Николаев. Возвращаясь, на выезде из деревни, встретил Черткова с Ростовцевым. Поговорили и разъехались. Он явно был очень рад. И я также. Вечером читал. Одна книга писателя из народа, соревнователя Горького^*, а интересная книга: «Antoine le Guérisseur». Верное религиозное мировоззрение, только нехорошо выраженное^*.

29 сентября. Встал рано. Мороз и солнце. Все слаб. Гулял. Сейчас вернулся. Прибежала Саша. Софья Андреевна не спала и тоже встала в 8-м часу. Очень нервна. Надо быть осторожнее. Сейчас, гуляя, раза два ловил себя на недовольстве то тем, что отказался от своей воли, то тем, что будут продавать на сотни тысяч новое издание^*, но оба раза поправлял себя тем, что только бы перед богом быть чистым. И сейчас сознаешь радость жизни. […]

29 сентября 10 г. Ясная Поляна. 1) Какой ужасный умственный яд современная литература, особенно для молодых людей из народа. Во-первых, они набивают себе память неясной, самоуверенной, пустой болтовней тех писателей, которые пишут для современности. Главная особенность и вред этой болтовни в том, что вся она состоит из намеков, цитат самых разнообразных, самых новых и самых древних писателей. Цитируют словечки из Платона, Гегеля, Дарвина, о которых пишущие не имеют ни малейшего понятия, и рядом словечки какого-нибудь Андреева, Арцыбашева и других, о которых не стоит иметь какого-нибудь понятия; во-вторых, вредна эта болтовня тем, что наполняя головы, — не оставляет в них места, ни досуга для того, чтобы познакомиться с старыми, выдержавшими проверку, не только десяти, ста, тысячи лет писателями. […]

30 сентября. Очень дурно, слабо себя чувствую. Ничего, кроме писем, не делал, и то плохо. Ездил с Душаном — приятно. Вечером читал свою биографию, и было интересно. Очень преувеличено^*. Была Саша. Софья Андреевна спокойна. […]

1 октября. Все та же вялость. От Черткова письма Лентовской и его статья, и еще что-то. Читал это. Интересна его работа о душе и хороша. Писем мало и неинтересные. Немного пописал о социализме для чехов. Софья Андреевна говорила о том, чтобы видеться с Чертковым. Я говорил, что нечего говорить, надо просто перестать дурить, а быть, как всегда. Ездил верхом, с Булгаковым. С Гольденвейзером вечер. А еще читал Мопассана. «Семья» прелесть^*. […]

2 октября. Встал больной. Походил. Северный, неприятный ветер. Ничего не записал, но ночью очень хорошо, ясно думал о том, как могло бы быть хорошо художественное изображение всей пошлости жизни богатых и чиновничьих классов и крестьянских рабочих, и среди тех и других хоть по одному духовно живому человеку. Можно бы женщину и мужчину. О, как хорошо могло бы быть. И как это влечет меня к себе. Какая могла бы быть великая вещь. И вот именно задумываю без всякой мысли о последствиях, какие и должны быть в каждом настоящем деле, а также и в настоящем художественном. О, как могло бы быть хорошо. Вчера чтение рассказа Мопассана навело меня на желание изобразить пошлость жизни, как я ее знаю, а ночью пришла в голову мысль поместить среди этой пошлости живого духовно человека. О, как хорошо! Может быть, и будет^*. […]