Том 23. Большие надежды

— Здесь, милая Бидди, они достаточно хороши, но…

— Ах, здесь они, значит, достаточно хороши? — перебила меня Бидди, разглядывая сорванный лист.

— Ты не дала мне договорить: но если мне удастся ввести его в более высокие круги, а я надеюсь, что это мне удастся, когда я войду во владение своей собственностью, — такие манеры едва ли сделают ему честь.

— И ты думаешь, он этого не знает? — спросила Бидди.

Вопрос показался мне до того обидным (самому-то мне ничего подобного и в голову не приходило), что я огрызнулся:

— Что ты хочешь этим сказать, Бидди?

Прежде чем ответить, Бидди растерла лист между ладонями, — и с тех пор запах черносмородинового куста всегда напоминает мне этот вечер в нашем садике у проулка.

— А что он, может быть, гордый, об этом ты не подумал?

— Гордый? — переспросил я с подчеркнутым пренебрежением.

— Гордость разная бывает, — сказала Бидди, смотря мне прямо в лицо и качая головой. — Гордость не у всех одинаковая…

— Ну? Что же ты замолчала?

— Не у всех одинаковая, — повторила Бидди. — Ему, возможно, гордость не позволит, чтобы кто-то снял его с места, где у него есть свое дело, где он делает это дело хорошо и пользуется уважением. Сказать по правде, я думаю, что именно так и будет; впрочем, это, вероятно, очень смело с моей стороны: ведь ты должен бы знать его куда лучше, чем я.

— Бидди, — сказал я, — ты меня огорчаешь. Я от тебя этого не ожидал. Ты завидуешь, Бидди, и дуешься. Тебе обидно мое возвышение в жизни, и ты не умеешь это скрыть.

— Если у тебя хватает совести так думать, — отвечала Бидди, — ты так и скажи. Повтори, повтори еще раз, если у тебя хватает совести так думать.

— Скажи лучше, — если у тебя хватает совести так принимать это, — возразил я надменным и наставительным тоном. — Нечего сваливать вину на меня. Ты меня очень огорчаешь, Бидди, это… это дурная черта характера. Я хотел попросить тебя, чтобы ты после моего отъезда по мере сил помогала нашему милому Джо. Но теперь я тебя ни о чем не прошу. Ты меня очень огорчила, Бидди, — повторил я. — Это… это дурная черта характера.

— Ругай ты меня или хвали, — сказала бедная Бидди, — все равно можешь быть спокоен, я здесь всегда буду делать все, что в моих силах. И какого бы мнения ты обо мне ни держался, я не изменюсь к тебе. А несправедливым джентльмену все-таки не пристало быть, — добавила она и отвернулась.

Я еще раз с горячностью повторил, что это дурная черта характера (и с тех пор убедился, что был прав, только применил свои слова не по адресу), и пошел по дорожке прочь от Бидди, а Бидди вернулась в дом; я вышел на дорогу и уныло бродил по полям до самого ужина, по-прежнему думая о том, как печально и странно, что в этот, второй вечер моей новой жизни мне так же одиноко и тоскливо, как и в первый.

Впрочем, с наступлением утра я опять приободрился и, великодушно простив Бидди, решил не возобновлять вчерашнего разговора. Я надел свое лучшее платье и, едва дождавшись часа, когда могли открыться лавки, отправился в город. Когда я явился к мистеру Трэббу, портному, он еще завтракал в своей комнате за лавкой; рассудив, что выходить ко мне не стоит, он вместо этого позвал меня к себе.

— Ну-с, — начал мистер Трэбб снисходительно-приятельским тоном, — как поживаете, чем могу служить?

Мистер Трэбб только что разрезал горячую булочку на три перинки и занимался тем, что прокладывал между ними масло и тепло его укутывал. Это был старый холостяк, человек с достатком, и окно его комнаты смотрело в предостаточный огородик и фруктовый сад, а в стену возле камина вделан был более чем достаточный кованый сундук, где хранились — я был в том убежден — полные мешки его достатка.

— Мистер Трэбб, — сказал я, — мне не хочется упоминать об этом, потому что может показаться, будто я хвастаюсь, но я получил порядочное состояние.

Мистер Трэбб преобразился. Позабыв о масле, нежащемся в теплой постели, он поднялся и вытер пальцы о скатерть с возгласом: «Господи помилуй!»

— Я еду в Лондон к моему опекуну, — сказал я, небрежно доставая из кармана несколько гиней и поглядывая на них, — мне нужен в дорогу костюм по последней моде, и я готов заплатить за него вперед, — добавил я, опасаясь, что иначе он, чего доброго, только пообещает выполнить мой заказ.

— Дорогой сэр, вы меня обижаете! — И мистер Трэбб, почтительно изогнувшись, раскинул руки и даже осмелился секунду подержать меня за локотки. — Позвольте мне принести вам мои поздравления. Будьте столь любезны, пройдите, пожалуйста, в лавку.

Мальчишка мистера Трэбба был самым дерзким мальчишкой во всей округе. Когда я пришел, он подметал лавку и, чтобы доставить себе развлечение среди тяжких трудов, намел мне на ноги целую кучу сора. Когда я снова вышел в лавку с мистером Трэббом, он все еще подметал пол, и тут же стал нарочно задевать щеткой о все углы и прочие препятствия, чтобы показать этим (так по крайней мере я его понял), что он не хуже любого кузнеца, живого или мертвого.