Том 27

Если судить по «Times», то Лондон теперь имеет ужасный вид, так как татары, французы, русские и другие варвары, должно быть, совершенно завладели им. К тому же еще перспектива заполучить отряды шпионов со всех частей света и даже прусских жандармов, не считая немецких демократических друзей вроде Оттерберга, которые прибудут в июне, чтобы увидеть великую выставку[252] и великих людей. Это будет великолепно. Будь осторожен, тебе пришлют людей с рекомендательными письмами и без таковых, которые будут требовать от тебя, чтобы ты показал им Ледрю, Мадзини, Л. Блана и Коссидьера, и которые потом в Германии будут ужасно много судачить о том, что ты не достал им приглашения к обеду от Фергюса О'Коннора. Придут люди, которые скажут: — Г-н Маркс? — Очень рад, — Вы должны меня знать, я — Нёйхауз, глава тюрингенского движения!

Ты, наверное, уже читал о скандале в кёльнском магистрате по поводу речи заместителя бургомистра Шенка в честь принца Прусского, равно как и бесстыдную речь этого последнего. «Пресса плоха, кёльнская пресса должна исправиться!»[253] Этот бедный Брюггеман, конечно, пользуется случаем для паршивой болтовни, которую обычно осмеливаются помещать в подцензурной печати с соблюдением крайней скромности и благонамеренности. Зато теперь ведь и «наш Штупп» — бургомистр и самый большой человек в Кёльне, а твой шурин^{341} с похвальным усердием конфискует книги. Я боюсь только, что в качестве прусско-бюрократического Брута он скоро возьмется и за твои вещи, а это может самым неприятным образом отразиться на выплате гонорара. А шурин этого благородного господина, Флоренкур, как сообщают немецкие газеты, с барабанным боем и зажженным факелом перешел в лоно католической церкви. Твоя семья, по крайней мере, интересна, в моей же я сам должен проделывать авантюристические штуки.

Кстати, ты окажешь мне очень большую услугу, если добудешь для меня возможно скорее от Даниельса или от кого-либо другого в Кёльне, кого ты сочтешь подходящим для этого, письмо (посланное прямо сюда, то есть с кёльнским почтовым штемпелем), в котором меня извещали бы о получении двух пятифунтовых билетов, а также о ранее полученном билете, что в сумме составляет 15 фунтов стерлингов; при этом надо добавить, что эти деньги по моему указанию были уплачены отдельным лицам в Кёльне и что таким образом мои расчеты с различными людьми в Кёльне полностью урегулированы. Можно еще прибавить несколько безразличных вещей, поклонов и т. д., чтобы письмо не производило впечатления искусственного. Мне необходимо иметь какой-нибудь документ, с помощью которого я в случае надобности мог бы доказать, что я уплатил долги в Кёльне, так как я предвижу разговор о взятых мной деньгах. Чем скорее я получу это письмо, тем лучше. Я полностью предоставляю на твое усмотрение улаживание этого дела, и мне хотелось бы, чтобы именно ты достал мне этот документ, так как наши личные деловые отношения никого не касаются. Ты можешь, если хочешь, написать, что я наделал долги из-за женщин или что я прежде поручился на эту сумму по делам Союза и теперь должен был ее уплатить, или, что тебе угодно, — это все равно. Письмо, впрочем, в июне будет немедленно возвращено автору. Самое важное, чтобы письмо было с почтовым штемпелем Кёльна и датировано первой половиной мая.

Что слышно у тебя дома? Кланяйся своей жене и детям и напиши сейчас же.

Твой Ф. Э.

Только что нашел письма Лупуса^{342} и Фишера, а письмо от Дронке не могу найти. Лупусу напишу еще сегодня^{343}. Когда будешь писать в Кёльн, хорошо было бы, если бы ты их ругнул по поводу денег на дорогу для Лупуса — ты ведь знаешь кёльнцев^{344}.

Впервые полностью опубликовано на языке оригинала в Marx — Engels Gesamtausgabe. Dritte Abteilung, Bd. 1, 1929 и на русском языке в Сочинениях К.Маркса и Ф. Энгельса, 1 изд., т. XXI, 1929 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

84 МАРКС — ЭНГЕЛЬСУ В МАНЧЕСТЕР

[Лондон], 3 мая 1851 г.

Дорогой Энгельс!

Лупус, как он мне сам пишет, получил из Кёльна английский паспорт и деньги на дорогу для себя и для Дронке. Дронке прислал также кёльнцам статью об итальянской революции.

Но забавнее всего, что под адресом тогдашнему комитету по организации празднования годовщины февральской революции — он напечатан у Луи Блана — определенно стоит подпись Дронке. Мы потребуем у него объяснений по поводу этого странного обстоятельства. В лучшем случае это был не слишком умный поступок со стороны этого гнома.

Беккер^{345} перенес свою наборную и типографию в Вервье; создается впечатление, что преследования со стороны правительства ему не повредили. Сюда прибыл один выпуск моей ерунды[254], но только в одном экземпляре.