Том 27

«Критическая критика»^{42} — я, кажется, уже писал тебе, что она получена здесь, — прямо-таки великолепна. Твои рассуждения о еврейском вопросе, истории материализма и «Тайнах»^{43} превосходны и произведут большое впечатление. Но, при всем том, книга слишком велика. Величественное презрение, с которым мы оба выступаем против «Literatur-Zeitung», очень мало гармонирует с 22 листами, которые мы ей посвящаем. Кроме того, значительная часть критики спекулятивного и вообще абстрактного философствования останется непонятной широкой публике и не всех будет интересовать. В остальном же вся книга прекрасно написана и заставляет смеяться до упаду. Б[ауэры] не смогут ничего ответить. Если Бюргере напишет о книге в первом выпуске журнала Пютмана^{44}, он мог бы указать причину, по которой я написал так мало и притом только о вещах, которые не требовали особо глубокого исследования, — мое короткое, всего лишь десятидневное пребывание в Париже. И без того производит забавное впечатление, что я написал едва полтора листа, а ты больше двадцати. Абзац о «проституции» тебе следовало бы опустить. Он слишком мал и не содержит ничего существенного.

Интересно, что, кроме «Библиотеки», нам обоим одновременно пришел в голову еще один план. Я тоже хотел написать для Пютмана критику Листа^{45} — к счастью, он мне вовремя сообщил о твоем намерении. Впрочем, так как я хотел подойти к Листу практически, развить практические выводы его системы, то я разработаю подробнее одну из моих «Эльберфельдских речей», где я сделал это вкратце и мимоходом (отчет о собраниях будет напечатан в журнале П[ютмана])[33]. Кроме того, я предполагаю — на основании письма Бюргерса к Гессу, да и зная твои личные наклонности, — что ты обратишь большее внимание на теоретические предпосылки Листа, чем на его выводы.

Я веду тут поистине собачью жизнь. История с собраниями и «беспутство» некоторых наших здешних коммунистов, с которыми я, разумеется, встречаюсь, снова вызвали у моего старика^{46} взрыв религиозного фанатизма. Мое заявление, что я окончательно отказываюсь заниматься торгашеством, еще более рассердило его, а мое открытое выступление в качестве коммуниста пробудило у него к тому же и настоящий буржуазный фанатизм. Ты можешь себе представить теперь мое положение. Так как недели через две я уезжаю, то не хочу начинать скандала и все покорно сношу. Они к этому не привыкли и потому становятся храбрее. Когда я получаю письмо, то его обнюхивают со всех сторон, прежде чем передают мне. А так как они знают, что все эти письма от коммунистов, то строят при этом такую горестно благочестивую мину, что хоть с ума сходи. Выхожу я, — все та же мина. Сижу я у себя в комнате и работаю, — конечно, над коммунизмом, это известно, — все та же мина. Я не могу ни есть, ни пить, ни спать, не могу звука издать без того, чтобы перед моим носом не торчала все та же несносная физиономия святоши. Что бы я ни делал — ухожу ли я или остаюсь дома, молчу или разговариваю, читаю или пишу, смеюсь или нет — мой старик строит все ту же отвратительную гримасу. К тому же старик мой так глуп, что для него все едино — он считает одинаково «революционным» коммунизм и либерализм и, несмотря на все мои возражения, постоянно вменяет мне в вину, например, все гнусности английской буржуазии в парламенте! А тут еще у нас в доме сезон благочестия. Неделю назад конфирмировались мой брат и сестра^{47}, сегодня вся родня собирается причащаться — тело господне оказало свое действие, и сегодня утром меня окружают еще более горестные лица, чем всегда.

А в довершение несчастья, вчера вечером я был вместе с Гессом в Эльберфельде, где мы до двух часов проповедовали коммунизм. Сегодня, конечно, опять недовольные физиономии из-за моего позднего возвращения, намеки, что я, вероятно, был в публичном доме. Наконец, они собрались с духом и спросили, где я был. — «У Гесса». — «У Гесса! О, боже!» — Пауза, на лице — выражение неописуемого христианского отчаяния. — «Что за общество ты выбираешь себе!» — Вздохи и т. п. Просто с ума сойти можно. Ты не представляешь себе, сколько коварства в этой христианской охоте на мою «душу». А если мой старик еще обнаружит, что существует «Критическая критика», он способен выгнать меня из дому. Кроме того, постоянно раздражает сознание того, что с этими людьми ничего не поделаешь — ведь им просто-напросто хочется терзать и мучить себя всякими фантазиями об аде, и в то же время им нельзя втолковать даже самые примитивные понятия о справедливости.