Том 28. Статьи и речи

Пятого ноября прошлого года, я, издатель этого журнала, вместе с приятелем, лицом небезызвестным, случайно забрели в Уайтчепл. Был вечер, погода стояла отвратительная — темно, грязь и проливной дождь.

Много печальных картин можно увидеть в этой части Лондона, которую я за последние несколько лет изучил досконально. Мы шли медленно, позабыв про дождь и слякоть, и не заметили, как, отдаваясь впечатлениям окружавшего нас мира, к восьми часам очутились у здания Работного дома.

На темной улице, под дождем, прямо на грязных плитах панели, лежали какие-то кучи лохмотьев. Они были неподвижны, и казалось, это — пять ульев, прикрытых тряпками, или пять скрюченных трупов, прикрытых тряпками, словом, что угодно, только не живые люди!

— Что это такое? — вопросил мой спутник. — Ради бога, скажите, что это такое?!

— Должно быть, несчастные, которых не впустили переночевать, — ответил я.

Мы остановились подле этих кучек тряпья, ноги наши словно приросли к земле, и мы не могли оторвать глаз от страшного зрелища. Пятеро сфинксов, вселяя ужас в прохожих, казалось, вопрошали каждого: «Остановись и подумай, чем кончит общество, бросившее нас сюда?»

Пока мы так стояли и смотрели, подошел рабочий, прилично одетый, судя по виду — каменщик.

— Страшное зрелище, сударь, — сказал он, прикоснувшись к моему плечу, и притом в христианском государстве!

— Страшное, страшное, мой друг, — ответил я.

— Часто, возвращаясь с работы, я вижу еще худшую картину. Иной раз я насчитывал их пятнадцать, двадцать, а то и двадцать пять человек. Ужасное зрелище!

— Поистине ужасное, — произнесли мы с приятелем разом.

Постояв с нами еще немного, прохожий пожелал нам покойной ночи и ушел.

Мы же чувствовали, что не можем уйти так, ничего не сделав; это было бы бесчеловечно. Как-никак с нами посчитаются больше, чем с простым рабочим. Мы постучали в ворота Работного дома. Когда старый нищий-привратник открыл их, я не стал мешкать и вошел, так как прочитал в его слезящихся глазках намерение не впустить нас. Мой товарищ не отставал от меня.

— Будьте любезны вручить эту карточку начальнику Работного дома и передать ему, что я хотел бы поговорить с ним, — сказал я.

Мы находились как бы в крытом проходе, и старый привратник, взяв мою карточку, направился по нему вглубь. Не успел он, однако, подойти к двери, расположенной слева от нас, как кто-то, одетый в плащ и шляпу, выскочил из нее с проворством человека, который привык каждую ночь отбиваться от докучливых нападок.

— Ну-с, господа, — заговорил он громким голосом, — что вам угодно?

— Во-первых, — начал я, — сделайте одолжение — взгляните на карточку, которую держите в руке. Может быть, вам знакома моя фамилия?

— Фамилия знакомая, — сказал он, поглядев на карточку.

— Хорошо. Я всего лишь намерен задать вам прямой вопрос, обещаю держаться в рамках вежливости и не намерен ни сердить вас, ни сердиться сам. Было бы глупо, если бы я вздумал упрекать в чем-либо вас лично, я и не упрекаю. Я могу быть недоволен системой, которой вы поставлены управлять, но вместе с тем я понимаю, что вам предписано выполнять известные обязанности, которые вы, без сомнения, и выполняете. Надеюсь, вы не откажетесь ответить мне на кое-какие вопросы.

Мой тон его, видимо, успокоил.

— Хорошо, — сказал он, — отвечу. Что же вы хотели бы знать?

— Известно ли вам, что на улице находятся пятеро несчастных?

— Я их не видел, но вполне допускаю, что это так.

— То есть, вы еще сомневаетесь в этом?

— Нет, нет, нисколько. Их могло бы быть и намного больше.

— Кто они — мужчины? Или женщины?

— Скорее всего — женщины. Возможно, что две-три из них там с прошлой и позапрошлой ночи.

— Вы хотите сказать, что они там проводят всю ночь до утра?

— Весьма возможно.

Мы переглянулись с моим спутником, а начальник Работного дома поспешно добавил:

— Господи боже мой, но что же мне-то делать? Что я могу? Здесь все переполнено. Здесь всегда переполнено, всякую ночь! Ведь должен же я в первую очередь предоставить места женщинам с детьми, правда? Не прикажете же выгонять их?

— Конечно, нет, — сказал я, — принцип ваш совершенно гуманный, и я рад слышать, что вы его придерживаетесь. Не забывайте только, что я ни в чем вас не виню.

— Ладно! — сказал он и снова утихомирился.

— Я только хотел спросить вас, — продолжал я, — известно ли вам что-либо дурное об этих пятерых несчастных, что сидят на улице?

— Я не знаю о них ровно ничего, — сказал он, энергично махнув рукой.

— Я спрашиваю вот почему: мы хотим дать им немного денег на ночлег, но только в случае, если они действительно бездомные, а не воровки. Вы ведь не утверждаете, что они воровки?

— Я ничего о них не знаю, — повторил он, отчеканивая слова.

— Иначе говоря, сюда их не впускают оттого только, что дом переполнен?

— Да, оттого, что дом переполнен.

— А если бы им удалось сюда попасть, они здесь получили бы лишь ночлег да кусок хлеба на завтрак — так?

— Это все. Решайте сами, сколько им дать. Но имейте в виду, кроме того, что я вам сейчас сказал, я ничего о них не знаю.