Том 28. Статьи и речи

Между Тертеллом и нынешним отравителем наблюдается большое сходство, с той оговоркой, впрочем, что по жестокости преступление Тертелла не может сравниться с преступлением нашего отравителя. Оба родились в семьях, достаточно зажиточных и получили соответственное воспитание; каждый убил человека, с которым находился в близких отношениях, каждый до совершения преступления называл себя другом своей жертвы. К тому же оба принадлежат к презренной расе мошенников, жульничающих на скачках (достойные представители этой расы присутствовали и на том и на другом процессе), от полного уничтожения которой — если бы возможно было уничтожить ее всю раз и навсегда одним ударом — человечество выиграло бы безмерно. Тертелл вел себя точно так же, как Палмер. Хотя мы отлично помним процесс Тертелла, мы справились с газетами того времени, и они полностью подтвердили наше убеждение. Все то время, что Тертелл находился под следствием, изо дня в день сообщается, что «он держится решительно и с достоинством», что «его обращение поражает мягкостью и умиротворенностью», что его «навещают друзья, с которыми он неизменно бодр и весел», что он «тверд и непоколебим», что «по мере приближения рокового дня приговора он все больше укрепляется в своей надежде», что он «как всегда, с бодрой уверенностью говорил о предстоящем исходе процесса». Во время суда он выглядит «на редкость здоровым и свежим». Так же, как отравитель, он поражает всех спокойствием; так же хладнокровно и внимательно, как он, следит за ходом судопроизводства; так же, как он, пишет бесконечное количество записок, до самого конца процесса «сохраняет невозмутимость, которой было отмечено все его поведение с момента ареста»: он «тщательно раскладывает бумаги, лежащие перед ним на столе»; выступает (и этим он не похож на Палмера) сам, без адвоката, и держит речь в духе Эдмунда Кина[193], впрочем мало чем отличающуюся от речи главного защитника на процессе отравителя, заканчивая ее в качестве убедительного довода в пользу своей невиновности возгласом: «Совесть моя чиста, видит бог!» Отравитель перед началом процесса говорит, что рассчитывает попасть на дерби. Тертелл перед началом своего процесса объявляет, что «после оправдательного приговора намерен поехать к отцу и попросить его выдать ему его долю наследства, с тем чтобы поселиться где-нибудь за пределами Англии». (Собственно, и мистер Маннинг в аналогичных обстоятельствах говорил то же самое, а именно, что как только вся эта ерунда кончится и прекратится возня, он поселится в Вест-Индии.) За день-два до окончания процесса отравитель с аппетитом поглощает свой бифштекс и запивает его чаем, надеется, что его друзья спят не хуже его, и утверждает, что могила «страшит его не больше собственной постели». Тертелл, когда его процесс подходил к концу, тоже ел ростбиф, пил чай и кофе и «чувствовал себя великолепно»; он тоже в утро своей казни встает ото сна, столь же невинного, что и сон отравителя, объявляет, что ночь провел отлично и что ему «вся эта история не снилась». Будет ли сходство полным до конца, будет ли отравитель тоже «чувствовать себя превосходно», будет ли шаг его столь же «тверд и покоен», будет ли он держаться столь же «мужественно и невозмутимо», будут ли так же «неизменны черты его лица в эти ужасные минуты», не говоря уже о том, отвесит ли он с эшафота «дружеский, но исполненный достоинства» поклон приятелю, — об этом читатели узнают одновременно с нами.

Право же, пора объяснить людям, не привыкшим анализировать все эти внешние знаки и привыкшим вместе с тем о них читать в газетах, что самые закоренелые преступники и проявляют себя именно так, и что этому нечего удивляться! Тут нет ни непоследовательности, ни особенного мужества. Нет ничего, кроме жестокости и бесчувственности. Проявления эти таковы оттого, что преступник неотделим от своих преступлений; что он вряд ли был бы способен на преступление, за которое его судят, если бы в час, когда ему приходится держать ответ перед людьми, вел себя как-нибудь иначе.

14 июня 1850 г.

САМЫЙ ДОСТОВЕРНЫЙ ИСТОЧНИК

Зачем он так вездесущ?

Вечно-то он приглашает к обеду гостей и пичкает их всевозможными сведениями самого конфиденциального характера для того, чтобы они, покинув излишне гостеприимный стол, терзали меня особой информацией (всегда ложной) касательно всего, что творится в Европе, Азии, Африке и Америке. Зачем он обедает дома? Ходил бы лучше сам в гости.

Впрочем, это пустое желание, потому что он вовсе не всегда обедает дома. Он даже чаше всего обедает не дома. Он, собственно, никогда не обедает дома. Ведь если я постоянно чувствую себя растерянным, сбитым с толку, запутавшимся вконец, так это только оттого, что все мои друзья и знакомые, где бы они ни обедали, непременно встречаются с ним, непременно узнают от него новости и непременно делятся этими новостями со мной. Ну, почему бы ему не попридержать язык за зубами?