Том 28. Статьи и речи

Коль скоро Мора, как он любил похвастать, ждал «на величественной Темзе добрый корабль», он поступил бы куда разумнее, уплыв на нем подальше (конечно, если бы позволил ветер) вместо того, чтобы бежать следом за Евой. Само собой, его, как подозрительного бродягу, тоже уволокли в подземелье и заперли в темницу рядом с той, где испускал дух отравленный Горбун. И вот, точно звери в крепких клетках, они стараются разглядеть друг друга сквозь прутья — к величайшему удовольствию мистера Уэлкса.

Но когда Горбун назвал себя, а Мор последовал его примеру, и когда Горбун сообщил, что у него в кармане лежит брачное свидетельство, делающее недействительным брак Евы, и когда Мор вне себя потребовал у него это свидетельство, и когда Горбун (так до конца и не избавившийся от своего человеконенавистничества) в предсмертной агонии упорно, не жалея никаких трудов, отползал в дальний угол своей темницы, лишь бы не умереть вблизи решетки, отделявшей его от Мора, мистер Уэлкс хлопал так, что стены содрогались. В конце концов Горбуна удалось уговорить, и, подцепив свидетельство на конец кинжала, он передал его Мору, после чего скончался в страшных мучениях, катаясь по полу и, короче говоря, не теряя даром последних минут.

Однако Мору еще предстояло выбраться из узилища, чтобы воспользоваться брачным свидетельством. Для этого он, во-первых, поднял такой шум, что к нему спустился некий «Норман-наемник», которому был поручен надзор за ним. А во-вторых, сообщил этому воину в изысканнейшем стиле «Галантного письмовника», что «ввиду некоторых случившихся обстоятельств» его следует немедленно выпустить из темницы. Когда воин отказался подчиниться этим обстоятельствам, мистер Мор предложил ему, как человеку чести и джентльмену, выпустить его в коридор, дабы они могли поединком разрешить свою старинную вражду. Бесхитростный Наемник соглашается на столь разумное предложение и получает пулю в спину от комика, которого за это саркастически называет «охотничком» и умирает молодец молодцом.

Все это случилось в один день — в день свадьбы Владелицы Лэмбита, и вот мистер Уэлкс сосредоточился как мог, вытянул шею, уставился прямо перед собой и затаил дыхание. Ибо знаменательный день сменился ночью, и мистер Уэлкс был допущен в «брачную опочивальню Владелицы Лэмбита», где он узрел туалетный столик и удивительно большую и унылую кровать под балдахином. Там Владелица, отпустив подружек, принялась оплакивать свою горькую участь, но вот жалобы ее были прерваны появлением супруга. И дело принимало уже отчаянный оборот, когда Владелица (к этому времени узнавшая о существовании брачного свидетельства) отыскала на туалетном столике кинжал и воскликнула: «Посмей только заключить меня в свои гнусные объятия, и эта сталь…» и т. д. Впрочем, он все-таки посмел, и они с Владелицей Лэмбита уже таскали друг друга по всей опочивальне, точно борцы, когда мистер Мор взломал дверь и, ворвавшись туда в сопровождении слуг и мидлсекского судьи, арестовал негодяя, а затем потребовал руки своей невесты.

Будет только справедливо по отношению к мистеру Уэлксу указать на одну любопытную черту этого представления. Очень сильные сцены напоминали излюбленные ситуации Итальянской оперы — какими они показались бы глухому зрителю. Отчаяние и безумие в конце первого действия, возня с длинными локонами и борьба в брачной опочивальне столь же напоминали условные страсти итальянских певцов, насколько непохож был тамошний оркестр на оперный, а его «бурные тремоло» — на музыку великих композиторов. Вот так встречаются противоположности, и есть обнадеживающее соответствие между тем, что приводит в трепет мистера Уэлкса, и тем, что восхищает герцогиню.

30 апреля 1850 г.

ПРЕДПОЛОЖИМ!

I

Предположим, что мы немного изменили бы закон о подоходном налоге, несколько увеличив налог на капитал и несколько уменьшив налог на заработки — как регулярные, так и нерегулярные, неужели это было бы очень несправедливо?

Предположим, что мы немножко больше прониклись бы идеями христианства и немножко меньше идеями мистицизма, пришли бы к большему согласию относительно духа и меньше спорили бы о букве, — неужели мы представляли бы собою безбожное и недостойное зрелище для всего человечества?

Предположим, что почтенный член палаты от Уайттауна меньше беспокоился бы насчет почтенного члена палаты от Блектауна, и наоборот, и оба с большей серьезностью занялись бы делами почтенного народа и почтенной страны неужели их поведение сочли бы непарламентским? Предположим, что в то время, когда в Казначействе имелся избыток средств, мы отказались бы от своих причуд и пришли к соглашению о том, что существуют четыре стихии, необходимые для жизни наших собратьев, а именно — земля, воздух, огонь и вода, и что эти предметы первой необходимости не следует облагать налогом, а потребление их не следует ограничивать, — неужели это было бы неразумно?