Том 3. 1961-1963

– Товарищ Горбовский, – сказал он. – Я вас прошу, возьмите.

Он протянул Горбовскому длинный тяжелый сверток.

– Что это? – спросил Горбовский.

– Моя последняя картина. Я Иоганн Сурд.

– Иоганн Сурд, – повторил Горбовский. – Я не знал, что вы здесь.

– Возьмите. Она весит совсем немного. Это лучшее, что я сделал в жизни. Я привозил ее сюда на выставку. Это «Ветер»...

У Горбовского все сжалось внутри.

– Давайте, – сказал он и бережно принял сверток.

Сурд поклонился.

– Спасибо, Горбовский, – сказал он и исчез в толпе.

Кто-то крепко и больно схватил Горбовского за руку. Он обернулся и увидел молоденькую женщину. У нее дрожали губы и лицо было мокрое от слез.

– Вы капитан? – спросили она надорванным голосом.

– Да, да. Я капитан.

Она еще больнее стиснула его руку.

– Там мой мальчик... На корабле... – Губы начали кривиться. – Я боюсь...

Горбовский сделал удивленное лицо.

– Но чего же? Там он в полной безопасности.

– Вы уверены? Вы обещаете мне?..

– Он там в полной безопасности, – повторил Горбовский решительно. – Это очень хороший корабль!

– Столько детей, – сказала она, всхлипывая. – Столько детей!..

Она отпустила его руку и отвернулась. Горбовский, потоптавшись в нерешительности, пошел дальше, загораживая руками и боками шедевр Сурда, но его тут же схватили с обеих сторон под локти.

– Это весит всего три кило, – сказал бледный угловатый мужчина. – Я никогда никого ни о чем не просил...

– Вижу, – согласился Горбовский. Это действительно было заметно.

– Здесь отчет о наблюдениях Волны за десять лет. Шесть миллионов фотокопий.

– Это очень важно! – подтвердил второй человек, державший Горбовского за левый локоть. У него были толстые добрые губы, небритые щеки и маленькие умоляющие глазки. – Понимаете, это Маляев... – Он указал пальцем на первого. – Вы непременно должны взять эту папку...

– Помолчите, Патрик, – сказал Маляев. – Леонид Андреевич, поймите... Чтобы это больше не повторилось... Чтобы больше никогда, – он задохнулся, – чтобы больше никто и никогда не ставил перед нами этот позорный выбор...

– Несите за мной, – сказал Горбовский. – У меня заняты руки.

Они отпустили его, и он сделал шаг вперед, но ударился коленом о большой, закутанный в брезент предмет, который с явным трудом держали на весу двое юношей в одинаковых синих беретах.

– Может, возьмете? – пропыхтел один.

– Если можно... – сказал другой.

– Мы два года ее строили...

– Пожалуйста.

Горбовский покачал головой и стал их осторожно обходить.

– Леонид Андреевич, – жалобно сказал первый. – Мы вас умоляем.

Горбовский снова покачал головой.

– Не унижайся, – сказал второй сердито. Он вдруг отпустил свой угол, и закутанный предмет с треском ударился о землю. – Ну что ты держишь?

Он с неожиданной яростью пнул свой аппарат ногой и, сильно прихрамывая, пошел прочь.

– Володька! – крикнул первый с тревогой ему вслед. – Не сходи с ума!

Горбовский отвернулся.

– Скульпторам, конечно, надеяться не на что, – сказал над его ухом вкрадчивый голос.

Горбовский только помотал головой: говорить он не мог. За его спиной, наступая ему на пятки, хрипло дышал Маляев.

Еще группа каких-то людей с рулонами, свертками и пакетами в руках разом стронулась с места и пошла рядом.

– Может быть, имеет смысл сделать так... – нервно и отрывисто заговорил один из них. – Может быть, все... Сложить все у грузового люка... Мы понимаем, что шансов мало... Но вдруг все-таки останутся места... В конце концов, это не люди, это вещи... Рассовать их где-нибудь... как-нибудь...

– Да... да... – сказал Горбовский. – Я вас прошу, займитесь этим. – Он приостановился и переложил шедевр на другое плечо. – Сообщите об этом всем. Пусть сложат у грузового люка. Шагах в десяти и в стороне. Хорошо?

В толпе произошло движение, стало не так тесно. Люди с рулонами и свертками стали расходиться, и Горбовский выбрался, наконец, на свободное пространство возле пассажирского люка, где малыши, выстроенные парами, ждали очереди попасть в руки Перси Диксона.

Карапузы в разноцветных курточках, штанишках и шапочках пребывали в состоянии радостного возбуждения, вызванного перспективой всамделишного звездного перелета. Они были очень заняты друг другом и голубоватой громадой корабля и одаривали толпившихся вокруг родителей разве что рассеянными взглядами. Им было не до родителей. В круглом отверстии люка стоял Перси Диксон, облаченный в стариннейшую, давно забытую парадную форму звездолетчика, тяжелую и душную, с наспех посеребренными пуговицами, со значками и ослепительными позументами. Пот градом катился по его волосатому лицу, и время от времени он взревывал морским голосом: «По бим-бом-брамселям! По местам стоять, с якоря сниматься!» Это было очень весело, и восторженные мальки не спускали с него завороженных глаз. Тут же были двое воспитателей: мужчина держал в руке списки, а женщина очень весело пела с ребятишками песенку о храбром носороге. Ребятишки, не отрывая глаз от Диксона, подпевали с большим азартом, и каждый тянул свое.