Читаем Том 3 полностью

– Ты – богоборец в третьем поколении, Гелий, – сказал Револьвер Фомич, – дед твой марксист был, между прочим, и апостол революционной веры посерьезней этого желторылого умника… сухофрукта, понимаешь, в мармеладном мраморе и жидо-монгола. Атеистом Божьей милостью был дед твой. В Питере, студентом будучи, не сухою щепою голландку разжигал, а иконами бабушкиными и матушкиными. И общественность довольно успешно подбивал на это дело, чтобы из искры разгорелся бунт не менее чем космического масштаба. Что там Россия! Россия по сравнению с неорганизованной межпланетно-стью – это как инфузория-тапочка и леопард. Гордись. Я, правда, всегда совмещал антирелигиозную пропаганду с трудом в нашей торговой сети, где все служит лучшим доказательством того, что никакого демиурга нет и быть не может. Есть комитеты партийного и народного контроля, а также разветвленная сеть видимых и невидимых ревизоров, наподобие чертей, измывающихся над служебной волей номенклатуры торговой сети первого в мире социалистического государства, пропади они пропадом. Имею в виду чертовских ревизоров, с легкой руки Гоголя. Но ладно. Если в двух словах, то Бога нет, хотя религия имеется, но – это исключительно между нами – лучше бы все обстояло как раз наоборот. Так что сегодня борьба с опиумом для народа – дело еще более перспективное, чем химия с ракетостроением или партработа. Нельзя забывать об этом при выборе профессии и выпиливании лобзиком воли профиля будущей карьеры. Потому что в человеке должно быть партийно все: и личное дело, и глаза, и мысли, и духовная активность, под общим названием воинствующее безбожие, как сказал Чехов, который был чайкой и по совместительству дядей Ваней в вишневом саду русской революции. В торговой сети, где человек человеку – кобра, глист, свинья и крыса, тебе, со слюнтяйским твоим характером, делать нечего. А бой с религиозной наркоманией не приносит шустрому борцу ничего, кроме уважения прокуратуры, приличных доходов и социальной зависти всего нашего осатаневшего общества. Тут тебе, понимаешь, Гелий, не война с УПК РСФСР, а вызов на текинский ковер Высшей Инстанции. Атеизм, конечно, слегка прихрамывает после травмы одной ноги, полученной библейским сионистом, если я не ошибаюсь, Иаковлевым, в первом раунде нашей борьбы с Богом, но в нынешнее время такое вот отчаянно наглое воинствование – дело доходное. И это не цинизм, а точный взгляд на реальность жизни. Происходит что-то странное. Идеалы последнее время мельчают так же, как жилплощадь, личные вклады граждан в неминуемо светлое будущее или антоновские яблоки, а срока и инакомыслие увеличиваются. Поэтому надо уметь мастерски тащить одеяло на себя, но не качать при этом лодку. Понял? Учи историю, а я выведу тебя на Комитет. – Праздноватый и не злобный от природы, Гелий вздрогнул, но Револьвер Фомич пояснил: – Не Лубянка. Не бздюмо. Комитет по делам всевозможных культов и церквей я имею в виду. У меня свои люди – во как схвачены в самом центре руководства православием, которое в высшем смысле подчинено планам партии, планам народа. Лопать на шарап продовольственные остатки бывшей царской империи все горазды. Даже в Великий пост. Ты бы поглядел, как стучат, обжираются и блудят почти все высшие наши иерархи. Так обжираются и блудят, как будто получили секретное задание партии действовать ему назло. Не оставлять его в покое ни на минуту, омрачать, понимаете, мелкими грешками евонное там прекраснодушное небожительство, шкодить, шкодить, шкодить, в смысле шаг вперед, два шага назад. Кстати, меня однажды вызывает Суслов и говорит: «Мы пришли к выводу, что тебе, Револьвер, надо отрастить бороду, параллельно с усами и прочей волосней по периметру всей твоей отчаянной головы. Лично товарищ Сталин и политбюро решили поручить тебе важную роль в планируемом нами подконтрольном возрождении православной церкви. Мы ей вменим затрапезную функцию нашей морально-бюджетной помощницы, а ты ее ризообразно возглавишь, потому что ты, как никто другой в рядах партии, отрешился от норм старой морали. Выполняй наказ ума, чести и совести нашей эпохи».

Два месяца не бреюсь и не стригусь. Снова дергает меня Суслов, хвалит за прирост волосяного покрова, велит внимание на перхоть обратить, как, кажется, поется в одной блатной песне, и объявляет: «Сдавай все дела и продукцию складов. Начинаешь экстерном учиться на круглые шестерки, верней пятерки, в поповской семинарии. Затем изберем тебя постепенно в митрополиты, с целью скорейшего выведения в Патриарха Всея, то есть СССР».

Перейти на страницу:

Все книги серии Ю.Алешковский. Собрание сочинений в шести томах

Том 3
Том 3

Мне жаль, что нынешний Юз-прозаик, даже – представьте себе, романист – романист, поставим так ударение, – как-то заслонил его раннюю лирику, его старые песни. Р' тех первых песнях – я РёС… РІСЃРµ-таки больше всего люблю, может быть, потому, что иные из РЅРёС… рождались у меня на глазах, – что он делал в тех песнях? Он в РЅРёС… послал весь этот наш советский порядок на то самое. Но сделал это не как хулиган, а как РїРѕСЌС', у которого песни стали фольклором и потеряли автора. Р' позапрошлом веке было такое – «Среди долины ровныя…», «Не слышно шуму городского…», «Степь да степь кругом…». Тогда – «Степь да степь…», в наше время – «Товарищ Сталин, РІС‹ большой ученый». Новое время – новые песни. Пошли приписывать Высоцкому или Галичу, а то РєРѕРјСѓ-то еще, но ведь это до Высоцкого и Галича, в 50-Рµ еще РіРѕРґС‹. Он в этом вдруг тогда зазвучавшем Р·вуке неслыханно СЃРІРѕР±одного творчества – дописьменного, как назвал его Битов, – был тогда первый (или один из самых первых).В«Р

Юз Алешковский

Классическая проза

Похожие книги

Смерть в Венеции
Смерть в Венеции

Томас Манн был одним из тех редких писателей, которым в равной степени удавались произведения и «больших», и «малых» форм. Причем если в его романах содержание тяготело над формой, то в рассказах форма и содержание находились в совершенной гармонии.«Малые» произведения, вошедшие в этот сборник, относятся к разным периодам творчества Манна. Чаще всего сюжеты их несложны – любовь и разочарование, ожидание чуда и скука повседневности, жажда жизни и утрата иллюзий, приносящая с собой боль и мудрость жизненного опыта. Однако именно простота сюжета подчеркивает и великолепие языка автора, и тонкость стиля, и психологическую глубину.Вошедшая в сборник повесть «Смерть в Венеции» – своеобразная «визитная карточка» Манна-рассказчика – впервые публикуется в новом переводе.

Наталия Ман , Томас Манн

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века / Зарубежная классика / Классическая литература