Том 3

ПОСЛЕДНИЙ ТОМИК СТИХОВ М-РА СУИНБЕРНА [214]

Некогда от книжки исключительно прекрасных и исключительно язвительных стихов м-ра Суинберна бросило в жар все его поколение [215]. Затем он сделался революционером и пантеистом и грянул на властителей трона — как небесного, так и земного. Потом он придумал свою Марию Стюарт и обрушил на нас своего «Босуэлла». Вслед за этим, ретировавшись в детскую, он принялся сочинять сверхутонченные стихи для детей. Ныне он являет собой образец патриота, умудряясь сочетать патриотизм свой с ярой приверженностью партии тори. Большим поэтом он ставался неизменно. Хотя и в известных пределах, и главный из них тот, что сам м-р Суинберн себе предела не знает. Почти всегда голос его намного звучней, чем того заслуживает его песня. Изысканное его красноречие, как нигде, излитое в томе, что лежит теперь перед нами, утаивает смысл более, нежели выражает. О м-ре Суинберне, и не без основания, говорят, что он владеет языком, однако с еще большим основанием можно было бы сказать, что Язык владеет им. Слова как бы управляют им. Он пребывает в плену аллитераций. Нередко простой звук становится его господином. Речь м-ра Суинберна настолько красива, что, о чем бы ни заговорил он, ему не веришь.

Вот его стихи, посвященные испанской Армаде:
Расправил крылья и грянул зюйд-вест, сокрушая дыханьем своим
Корабли, что качала морская волна,— точно пламя неутомим.
Он им лоцман в далеком походе, он — их кормчий, и он рулевой.
Лишь ему среди бури дано управлять непокорной в море волной.
И могучая рать, в плен попавши его, точно птица в силке, жалка.
Пострашнее людской его радость и злость, беспощадна его рука.
Так, властитель с душою то доброй, то злой, переменчивый ветр, свысока
Он решает — погаснуть иль нет звезде, освещающей путь моряка.

Все же нечто подобное мы уже как бы слышали. Не потому ли, что фантазия м-ра Суинберна, более чем у кого-либо из поэтов всех времен, страдает однообразием? Приходится признать: так оно и есть. Он утомил нас своей монотонностью. Образы «пламени» и «моря» постоянно у него на устах, и, кроме того, признаемся, что воспроизвести этот многосложный распев — сколь бы блистателен он ни был — у нас и дыхания-то не хватит! Читаем строки из его стихотворения «Слово на ветер»:

Ясным днем ли, пасмурным, радостным ли, хмурым
Всюду воды — мелки иль глубоки, плавны иль быстры,
Пенисты, спокойны ли, изумрудны, буры —
Все томятся трепетом, терпят до поры.
Жаждут лишь тебя они слепо и неистово,
Бешеным ветрам одним отданы во власть,
Что теснят безжалостно волны серебристые
И усеют чайками, надругавшись всласть.
О, явись к нам с Запада, зазвучи свирелью,
Нам, богиня, с Юга просияй, пропой!
Ветер укроти и все вокруг озари весельем,
Морю угомон пошли, наполни мир собой!

Стихи подобного рода можно, не без основания, отметить за энергетическую мощь их ритмического строя. Их чисто техническое мастерство бесподобно. Однако не есть ли эти стихи не более чем tour-de-force [216]? Несут ли они какой-либо глубокий смысл? Трогают ли нас они? Станем ли мы перечитывать их вновь и каждый раз со все возрастающим наслаждением? Думается, что нет. Нам они представляются пустыми.