Том 3. Антикварий

— Боюсь, милорд, — сказал Олдбок, — трудно будет преодолеть его привычку к бродяжничеству и уговорить принять ваше великодушное предложение. По крайней мере, насколько мне известно, такие попытки предпринимались, но без успеха. Просить милостыню у всего населения — вот что он считает основой своей независимости, и он не хочет жить за счет благотворительности какого-либо одного лица. Это настоящий философ, презирающий все обычные правила распределения времени. Он ест, когда голоден, пьет, когда испытывает жажду, спит, когда устал; и все это с таким безразличием к обстановке и удобствам, о которых мы так хлопочем, что, я уверен, он никогда не бывает недоволен обедом или ночлегом. Кроме того, он в известной мере оракул той округи, по которой скитается, знаток местной генеалогии, поставщик новостей; он председательствует на пирушках, а при нужде заменит и доктора и духовника. У него, скажу вам, столько разных обязанностей, и он так ревностно их выполняет, что его нелегко убедить отказаться от своего призвания. Но я был бы искренне огорчен, если бы бедного старика вздумали несколько недель держать в тюрьме. Я уверен, что заключение сломит его.

На этом совещание окончилось. Попрощавшись с дамами, лорд Гленаллен повторил свое приглашение капитану Мак-Интайру свободно охотиться в его угодьях. Это приглашение было с радостью принято.

— Могу лишь добавить, — сказал граф, — что, если вас не страшит скучная компания, Гленаллен-хауз всегда открыт для вас. Два дня в неделю, по пятницам и субботам, я не выхожу из своих покоев, что для вас будет только лучше, так как вы можете тогда пользоваться обществом моего капеллана, мистера Гледсмура, человека ученого и светского.

Гектор, сердце которого радостно забилось при мысли об охотничьих прогулках по заповедникам Гленаллен-хауза, по хорошо охраняемым болотам Клохневена и — верх наслаждения! — по лесу Стретбоннела, где водились олени, всячески благодарил графа за оказанную ему честь. Мистер Олдбок также оценил внимание графа к его племяннику; мисс Мак-Интайр была рада за брата, а мисс Гризельда Олдбок восторженно предвкушала, как она будет жарить целые ягдташи болотной дичи и тетеревов, большим ценителем которых был мистер Блеттергаул. И, как всегда бывает, когда высокопоставленный гость покидает скромную семью, где он старался быть возможно любезнее, все принялись хвалить его, как только он откланялся и был увезен в своей колеснице четырьмя великолепными гнедыми. Но этот панегирик был тут же прерван, так как Олдбок и его племянник уселись в фейрпортскую колымагу. Одна лошадь пошла рысью, другую заставили скакать галопом, и влекомое ими сооружение, скрипя, дребезжа и раскачиваясь, тронулось в сторону прославленного морского порта, являя резкий контраст с экипажем лорда Гленаллена, который, катясь очень плавно и быстро, мгновенно исчез из вида.

ГЛАВА XXXVII

Да, справедливость, как и вы, люблю я.

Но пусть она, слепая, мне простит,

Коль иногда невольно промолчу.

За эти передышки пусть меня

Не вздумают потом лишить дыханья.

Старинная пьеса

Благодаря милосердию горожан и той провизии, которую Эди Охилтри в большом количестве принес с собой в заточение, он провел здесь два дня, не испытывая особого нетерпения и не жалея об утраченной свободе, тем более что погода была непостоянная и дождливая.

Тюрьма, говорил он себе, не такое уж скверное место, как многие думают. Над головой у тебя крепкая крыша, которая защищает от непогоды, а если б к тому же окна были без стекол, в летнюю пору воздух тут был бы свежий и приятный. Здесь есть с кем перекинуться шуткой, и хлеба пока хватает, так о чем еще беспокоиться?

Однако бодрость духа нашего нищего философа стала заметно убывать, когда солнечные лучи упали прямо на ржавую решетку его камеры, и несчастная конопляночка, клетку которой какому-то бедному должнику разрешено было повесить на окне, приветствовала его своим свистом.

— Тебе, видно, лучше, чем мне, — обратился Эди к птичке. — Я вот не могу ни свистеть, ни петь — все думаю, как бы я в этакую погоду шел берегом красивого ручейка или зеленой рощей. Ага, вот крошки! Сейчас я тебя угощу, раз ты такая веселая. Тебе-то есть отчего петь, ты ведь знаешь, что не по своей вине сидишь в клетке, а я вот самому себе обязан тем, что меня запрятали в эту дыру.

Монолог Охилтри был прерван полицейским чиновником, который пришел, чтобы отвести его к судье. Это была удручающая процессия: Эди меж двух жалких стариков, куда более хилых, чем он сам, шествовал к следственным властям. При виде престарелого узника, которого вели два дряхлых стража, люди говорили друг другу:

— Ого! Погляди-ка на этого седого деда. Одной ногой в могиле, а туда же — занимается грабежами!