Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

Сгореть бы нам живьем и с этой башней!

Глядите: с греческим огнем мадонна

играет, как с привязанной собачкой.

Франческа, очень бледная, прислонившись к стене, смеется мучительным смехом и роняет из рук дрот на пол.

Дивлюся, как досель не очутились

в геенне адской мы. Глядите сами.

Башенник бросает несколько горстей песка на пламя, чтобы погасить его. Паоло быстро пробегает оставшиеся ступени лестницы. Когда он ставит ногу на площадку лестницы, стрелок протягивает руку к городу, чтобы показать ему, в каких местах началось сражение.

Стрелок

Смятение у Сан-Катальдо. Схватка

над рвом Патарским, где Горбатый мост.

Бой подле шерстобитни, что под башней

Москетто, вдоль Маздоньи.

Франческа удаляется, делает несколько неверных шагов среди дротов и снарядов, загромождающих проход, поворачивается к двери, из которой вышла; приостанавливается около столба, скрывающего ее от взоров Паоло.

Башенник

А мы все ждем сигнала, мессер Паоло.

Вечерня скоро; что нам делать?

Паоло словно не слышит, занятый одной мыслью и одним чувством. Не видя Франчески, он тоже покидает башню; спускается по одной из маленьких боковых лестниц, чтобы догнать ее.

Паоло

Франческа!

Франческа

Паоло, сигнал!

Давайте же сигнал!

Не бойтесь за меня! Позвольте

остаться мне на башне.

Мне хочется услышать

удар баллисты.

Мне не дают дышать! Я заперта

меж девушек дрожащих в час, когда

идет повсюду бой. Синьор мой деверь,

вам подобало б шлем мне подарить.

Паоло

Я подарю вам шлем.

Франческа

Вы из Чезены?

Паоло

Вернулся из Чезены я сегодня.

Франческа

Вы долго были там.

Паоло

Мы сорок дней

стояли станом с Гвидо де Монфорте,

пока не взяли замков и Чезены.

Франческа

Довольно потрудились вы.

Немного похудели; побледнели,

на взгляд мой, также.

Паоло

По зарослям, вдоль Савьо, лихорадкой

отравлен воздух осенью…

Франческа

Больны вы?

И оттого дрожите? Что же вас

Орабиле не лечит?

Паоло

Питается собою лихорадка.

Лекарств я не прошу, и трав целебных

я не ищу, сестра!

Франческа

Одна трава

целебная росла в дому отца,

в дому родимого отца (да будет

с ним Бог всегда!). Целебная трава

росла у нас в саду, куда однажды

вошли вы в той одежде, что зовется

людьми — обманом!

На эту травку наступили вы

нечаянно ногой, и вот она

завяла, хоть легка походка ваша,

синьор мой деверь! Да, она завяла

и не воскреснет.

Паоло

Я ее не видел,

не знал, ни где я,

ни кто меня на этот путь привел,

не говорил я и не слышал слов,

не преступил порога

и не сломил преграды;

я только розу видел:

живее губ открытой свежей раны

она, алея, раскрывалась мне;

я слышал пенье юных голосов.

потом удары яростные в дверь

и ваше имя,

что голос гневный произнес… Лишь это

я слышал.

Не потому, что я желал уйти,

я отошел. Сестра, сколь сокровенней

путей, ведущих к смерти, дорога эта,—

если с нами Бог!

Франческа

Видели

очи мои, видели,

утреннюю зарю,

что выводит золотая звезда,

кормилица небесная,

пробудясь, чтобы нас напоить молоком;

когда последний сон

сошел на мою подушку,

мои очи видели

утреннюю зарю,

со стыдом и ужасом,—

словно нечистой водой

кто-то плеснул оскорбительно

в лицо, приподнятое

к ясным лучам!

Это видели

мои очи

и будут видеть это вплоть до ночи,

которая сомкнет их, вплоть до ночи,

которой нет зари, о, брат мой!

Паоло

Пал стыд и ужас

на голову мою. В то утро спящим

свет не застал меня.

Покинул мир

грудь Паоло, и не вернулся вновь,

и не вернется больше никогда.

Душа моя и тишина — враги,

на жизнь и смерть мою.

Все, все вокруг враждебным мне предстало

с того мгновенья,

когда ногой бестрепетной ступили

вы на порог, а я влачился сзади

меж провожатых. В эту ночь целеньем

одно мне было:

насильствовать, насилия свершать.

Я Омедея Тиндара убил

и сжег его дома. И дал другую

товарищам добычу.

Франческа

Бог простит,

простит вам Бог ту кровь

и все другое,—

но не простит вам слез, которых я

пролить была не в силах, не простит

моих сухих очей в то утро! Нет,

я плакать не могла; не буду больше

я плакать, брат мой! Тот глоток воды,

который — помните? — при переправе

вброд через реку, вы мне предложили

со лживым сердцем,

исполненным коварства и обмана,

последним был, последним, утолившим

мне жажду! Больше никакой водой

я жажду утолить была не в силах.

И вот нам Римини открылись стены

и Галеанские ворота; солнце

зашло за горы; лошади у стен

паслись, и ваш безмолвный лик

предстал мне между копий