Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

— Кто? Этот простофиля?.. Да ведь у него нет ни гроша… Мы же его обстригли, мы же его обрили заодно с его Иллирийским Львом!.. Пушка на спине — и того не осталось.

— Ты, деточка, с Иллирийским Львом не шути… Одна его шкура стоит двести миллионов, — уже успокоившись, возразил Том.

Глаза у молодой женщины загорелись.

— Двести миллионов!.. — отчеканивая каждый слог, повторил он и принялся хладнокровно, толково объяснять ей, каким образом он рассчитывает сделать ход. Нужно уговорить Христиана II принять предложение сейма и за прекрасную цену, которую ему дают, отказаться от престола. В общем, что от него требуется? Поставить свою подпись, только и всего. Будь Христиан один, он давно бы уже решился. Противятся, препятствуют отречению его близкие, в особенности — королева. Но, рано или поздно, пойти на это придется. За душой у королевской четы ни гроша. Король с королевой должны всему Сен-Мандэ: за мясо, за овес, — невзирая на бедность хозяев, лошади еще не все проданы. Да и дом все такой же благоустроенный, стол все такой же богатый, но из-под внешней роскоши проступают зловещие приметы нищеты. Королевское белье с короной в дырах, а нового не шьют. Конюшни опустели, наиболее крупные серебряные вещи заложены. Штат прислуги урезан, но и оставшимся слугам часто по нескольку месяцев не платят жалованья. Все эти подробности Том узнал от камердинера Лебо, и этот же самый камердинер сообщил ему, что люблянский сейм предложил королю двести миллионов; не умолчал Лебо и о сцене, какая из-за этого разыгралась в Сен-Мандэ.

С того дня, как король ясно представил себе, что стоит ему подмахнуть бумагу — и двести миллионов у него в кармане, он сам не свой, он уже не смеется, ни с кем не разговаривает, одна и та же мысль преследует его, — так невралгическая боль сверлит голову в одной какой-нибудь точке. Временами он зол на весь мир, порой тяжело вздыхает. А между тем у него-то как раз все осталось по-прежнему: тот же личный штат — секретарь, камердинер, кучер, выездной лакей, та же дорого стоящая роскошь в обстановке и в одежде. Сумасшедшая гордячка Фредерика пытается прикрыть постигшую их невзгоду заботой о показном величии, и она никогда не допустит, чтобы король терпел лишения. В тех редких случаях, когда он обедает на улице Эрбильона, стол должен быть сервирован роскошно. Единственно, чем король беден и чем королева не в состоянии его снабдить, это деньгами на клуб, на игру и на женщин. Конечно, король долго не продержится. В одно прекрасное утро, проиграв всю ночь в баккара или в буйотту, он, не имея чем заплатить и не желая должать, — рисуете себе: Христиан Иллирийский значится в списке должников, вывешенном в Большом клубе? — возьмет свое красивое перо и одним его росчерком скрепит отречение от престола. Это давно бы уже свершилось, если бы не старик Розен, который тайно от Фредерики опять начал платить за государя. Следовательно, план у Тома Льюиса таков: вовлечь Христиана, пока что должающего по мелочам, на текущие нужды, в крупные расходы, заставить его выдать уйму расписок на сумму, превышающую платежеспособность старого герцога. Для этой цели у Тома должны быть свободные деньги.

— Но дельце до того выгодное, что нас кто-нибудь да авансирует, — заметил Том Льюис. — По-моему, самое лучшее, чтобы не выходить из круга своей семьи, поговорить с папашей Леемансом. Меня беспокоит только одно — главная пружина всего предприятия, то есть женщина.

— Какая женщина? — широко раскрыв свои невинные глазки, спросила Шифра.

— Которая возьмется набросить петлю на шею короля… Нам нужна первостатейная жрунья, девица серьезная, с объемистым желудком, которая заглатывает огромные кусищи.

— Может быть, Ами Фера?..

— Ну вот еще!.. Она же истаскана черт знает до чего… И потом, недостаточно серьезна… Она и пьет, и ужинает, и кутит, как глупая девчонка… Нет, тут должна быть такая, которая в один месяц преспокойно, с ангельским видом хапнет мильончик, которая не продешевит, которая станет продавать себя в розницу, по квадратному сантиметру, чтобы каждый квадратный сантиметр обошелся покупателю дороже, чем участки на улице Мира.

— Мне все понятно… — задумчиво проговорила Шифра. — Но кто за это возьмется?

— В том-то все и дело!.. Кто?

Тут они молча улыбнулись друг другу, и улыбка вполне заменила им договор.

— Продолжай, раз уж начала!..

— Что ты хочешь этим сказать?..

— Ты думаешь, я не замечаю, как он играет глазами при взгляде на тебя? А стояние у перегородки, когда он воображает, что я вышел?.. Да он этого и не скрывает, он рассказывает о своем увлечении направо и налево… Он даже сделал о нем запись в клубной книге.

Узнав историю пари, невозмутимая Шифра на сей раз взволновалась:

— Ах, вот оно что!.. Две тысячи луидоров в том случае, если он поспит… Как же, дожидайся!..

Шифра встала, прошлась по комнате, чтобы стряхнуть с себя досаду, затем опять подсела к мужу:

— Ты знаешь, Том: этот набитый дурак не отходит от меня месяца три… И что же? Гляди: он вот чего не добился!

Шифра щелкнула ноготком по своему хищному зубу.