Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

Заразившись общим настроением, король дал себя увести обедать в кафе «Лондон», но не в одну из тех зал, где знакомые обои не однажды плясали перед его пьяными глазами и где на зеркалах были вдоль и поперек написаны имена собутыльников, образуя прихотливый узор, подобный узору инея на окне, а в один из погребов, в одну из тех очаровательных катакомб, где строй бочек и одинаковых, снабженных фарфоровыми этикетками ящиков с бутылками тянулся до самого подвала Комической оперы. Здесь все сорта французских вин спали мирным сном. Стол поставили посредине, — там, где, отражая мерцание газовых рожков и отсветы жирандолей цветного стекла, поблескивали лежавшие одна на другой зеленые бутылки с шато-икемом. Это была идея Ватле, которому хотелось отметить отъезд Христиана II чем-нибудь оригинальным, — о ней знали только он сам и принц. Но удовольствие было испорчено — непроспавшихся собутыльников скоро прохватила сырость, сочившаяся со стен и с потолка. Куриный Хвост засыпал, вздрагивал и опять засыпал. Забавник все больше молчал, принужденно улыбался, через каждые пять минут поглядывал на часы. Быть может, он думал о королеве, о том, что его долгое отсутствие волнует ее.

Во время десерта появились женщины, постоянно обедавшие в кафе «Лондон»; узнав, что внизу именитые гости, они встали из-за стола, официанты с канделябрами в руках повели их в подвал, и они, проклиная собственное безрассудство и взвизгивая от страха, пробирались, задрав юбки, между ящиками и бочками. Почти все они были декольтированы. Не прошло и пяти минут, как они уже посинели; сидя на коленях у молодых людей, которых до известной степени защищали от холода поднятые воротники, они кашляли и дрожали.

— Как бы не нажить чахотку из-за этой остроумной затеи… — заметила одна из них, более зябкая, а может быть, просто менее взбалмошная.

Решили пить кофе в зале, и, пока все перебирались в другое помещение, Христиан исчез. Было около девяти. Карета ждала его у подъезда.

— На Мессинскую!.. — процедил он сквозь зубы.

Христиан словно обезумел. В течение всего обеда он видел только ее, только ее; вдыхая запах прикасавшихся к нему оголенных женских тел, он мечтал о том, как он овладеет ею. Да, да, сжать эту женщину в объятиях! Больше она ни слезами, ни мольбами его не разжалобит…

— Барыни нет дома.

Пылающие угли облили холодной водой. «Барыни нет дома». В этом Христиана убеждал беспорядок в особняке, полном незнакомого народу и брошенном на прислугу, цветные ленты и полосатые жилеты которой скрылись при его появлении. Он не спросил больше ни о чем и, внезапно отрезвев, заглянул в бездонную пропасть, куда он чуть было не свалился. Клятвопреступление, измена короне!.. В его горячих пальцах появились четки. Пока экипаж вез его в Сен-Мандэ, мимо фантастических видений и ночных страхов леса, он в знак благодарности перебирал четки и шептал Ave.

— Король! — объявил Элизе, — он караулил его у окна залы и вдруг увидел два фонаря кареты, молниями прорезавших темноту двора.

Король! Это было первое слово, произнесенное в доме после обеда. Будто по волшебству, все лица сразу прояснились, языки развязались. Даже королева, несмотря на внешнее спокойствие и силу воли, не могла удержаться от радостного восклицания. Она думала, что все потеряно, что Христиан, бросив друзей, опозорив себя навсегда, остался у этой женщины. За три часа мучительного ожидания всем, кто окружал королеву, приходила в голову та же самая мысль, беспокоились все, даже малолетний Цара, которого Фредерика не укладывала спать: сознавая всю тревожность, всю драматичность царившего в доме молчания, Цара не задавал ни одного из тех жестоких, попадающих в самую точку вопросов, которые звонким голосом задают обыкновенно дети, — он уткнулся в толстый альбом и, только услыхав, что король приехал, поднял свою милую головку и показал лицо, омытое слезами, которые он беззвучно проливал в течение целого часа. Некоторое время спустя Цару спросили, отчего он так горевал, — оказывается, он боялся, что отец уедет, не поцеловав его. Младенческой любящей душе наследника молодой, остроумный, веселый отец казался шаловливым и проказливым старшим братом, обаятельным старшим братом, однако доставляющим матери немало огорчений.

Послышался голос Христиана, торопливо, отрывисто отдававшего приказания. Затем Христиан поднялся к себе и через пять минут появился, уже одетый по-дорожному: в маленькой шляпе с кокетливой пряжкой и синим шнуром, в тонких гетрах, доходивших до икр, он напоминал туриста на взморье с картины Ватле. Однако в этом щеголе явственно проступал монарх — он угадывался во властном, внушительном взоре, в готовности выказать доблесть при любых обстоятельствах. Он подошел к королеве и шепотом извинился за опоздание. Все еще бледная от волнения, она сказала ему тихо:

— Если б вы не вернулись, я бы поехала с Царой вместо вас.