Том 3. Московский чудак. Москва под ударом

С небесною кротостью эпос разыгрывал:

— Я повторяю, что давность…

— Хо!

— Давность — не малый свидетель, мой вспыльчивый друг: как-никак — тридцать лет нашей жизни.

Блеснул он ей оком — каким!

— Давность!.. Двадцать пять лет изменяете!

«Что за докапа»… — подумал он и ухватился за нос; и — пропучился оком: себе в межколенье.

— А! А!.. Для чего же вы женились?… Для прозы, — что музу себе завели?… Хо! Мегера она, ваша муза!.. Смотрите-ка, — нет, до чего вы дошли?… Нахватались с ней звезд Станислава и Анны: служака, двадцатник!

Под градом, хлеставшим в него, поворачивался то на правую сторону он, то — на левую: с видом беспомощным.

— Я же…

— Молчать!..

— Я…

— Будируете — хо-хо — под своей золотою обшивкой мундира, с протестом в груди, прикрываемым анненской лентой!

Действительно, он на торжественном акте читал «О сонетах Шекспира» — в мундире, при шпаге; и — в ленте.

— Вы весь избренчались… На лире играете?… Просто гвоздем по жестяночке… Набородатил идеечек, насеребрил седины, фраз начавкал, себе юбилеев насахарил, — хо! Уважаемый деятель: видом лилея… Душа-то Гамзея!.. А что Петрункевичи — что говорят? Говорят, что вы — старый капустный кочан, весь проросший листом, а не мыслью: обстричь — кочерыжка; и та — с червоточинкой… Мелодикон!.. Просто — дудка.

Стерпеть, — нет-с: позвольте-с!

Поднялся с достоинством, ставши в мелодраматической позе, но — мелкокалиберно вышло: и он поскользнулся о синие стекла очков и расшлепался оками под ноги; сплюнула, туфлей размазавши:

— Ждите: повесят медаль вам на шею: да только не лавры, а розги на ней будут выбиты.

Смирно смигнул и себе на плечо посмотрел, будто сам убедиться хотел он, какой такой «Фока»; и тут, невнарок, — у себя на плече рассмотрел женский волос, не желто-зеленый, а — черный; поспешно смахнул себе под ноги: прядочку этих волос он держал под ключом, если только «она» не стащила: тащила бы все, — лишь в покое оставила б! Но не оставит в покое: промстится в годах; отольется не пулей, а дулей свинцовой; невольничий быт ожидает его; будет отдан он в рабство.

Представьте же: съерзнул он с кресла — коленом в ковер, головой ей в колени: облапить ей ноги и «старым мотальником» пол шаркать над толстой ногою; она замахнулась тяжелой ладошищей, грудь распахнув; и два шара тугих болтыхнулися:

— Соли на хвост вам насыпать, синица несчастная! Так и присел, уронивши в ладони свой нос, и старался выдавить всхлипы, — несчастный, невзглядный, накрытый с поличным старик!

* * *

В кабинетище долго еще замирал он под креслом; в окно же глядели дантиклы[68] столбов розоватого дома напротив: дом каменный ком; дом за домом — ком комом; фасад за фасадом — ад адом; а двери, — как трещины: выйдут из трешин уроды. Как страшно! Так старым составом —

— раздавом —

— свисает фасад за фасадом,

над пламенным Тартаром!

* * *

Встал он и…

Понял, что — скрылась за дверь, что оттуда раскинула сети, что в центре их жирною паучихой засела (едят паучихи своих пауков); задрожал; и — забегал: весь маленький, дряхленький; что, — если выскочит да как нагайкой захлещется?

— Взять — да прихлопнуть ее молотком!

Испугавшися мысли такой, второй раз побежал к ней под двери: повалится вниз головою в глубокую падину.

Двери — молчали.

Да, — невповороть повернулась к нему королевой из драмочки «Смерть Тентажиля»; затащит в свои невыдирные чащи: душить.

Она — толстая!

* * *

В злой, снеговой завертяй, поднимающий жути и муть, с пересвистами, с завизгом — выступили: угол дома, литая решетка, железные пики, подъезд, дерева раскаракульки; снежная гривина, воздух чеснув, отнеслась, — и ореховый дом в этом месте сложился: себя повторявшим квадратом; и — выступили очертанья: плоды известковых гирлянд; и за стеклами окон мельтешила свечка, чтоб вышвырнуть тень (бородой и космой), оторвать от за стеклами там столбеневшего тела, которое око пропучило в ночь; и — увидело: выстрелило черным конусом тени окно; черный конус, — безруко, безвласо, безглаво взлетая в космических мраках своим основаньем, взорвался в космический мрак, оторвавшись от точки вершины своей: от пяты Задопятова.

Эта пята оставалась без тени: поэтому свечка потухла; за окнами в месте взорвавшейся тени мельтешила снежина.

И из нее было видно, как таяли в белые мути: подъезд, дерева, крыша, трубы; ореховый дом, точно рушась протмевшими окнами в жуть, — чуть показывал угол стены еле видною линией, став серо-белым, став белым, — пропав; измельтешилось все это.

10

Формулку вычертит и, повернувшись к студентикам, — пих в нее пальцем!

Еще относительно быстро поправился; все же, — спешил он прогульное время нагнать; и ноябрь, и декабрь он начитывал: к серед озимку шло время.

Бил формулою:

— Многогранник есть шар, — чертит шар, — у которого срезана выпуклость пересечений, различно составленных, — пересеченье срезает и чистит дрожащие пальцы, сбеленные мелом, о широкобортный сюртук, напоровшись на угол доски.

Догонял сам себя: в позапрошлом и прошлом году он успел начитать; только в этом году… Оборвал его Пров Николаевич Небо — растрепа, тюфяк:

— Как с млипазовским делом?

— Взять в корень…

— Запрос?