Том 3. Непобедимый. Рассказы

Мы беседовали в его лаборатории, рядом с его электрическим чудищем, за которое он получил Нобелевскую. Его машина действительно совершала самопроизвольные действия — на уровне четырнадцатимесячного ребенка. Она имела ценность чисто теоретическую, но это была наиболее приближенная к человеческому мозгу модель из проводов и стекла, какая когда-либо существовала. Я никогда не утверждал, что она ничего не стоит. Но вернемся к делу. Знаете, когда я уходил от него, то был близок к отчаянию. У меня была лишь общая схема, но вы понимаете, как далеко от нее до рабочих чертежей... И я знал, что даже если составлю их (а без серии экспериментов это было невозможно), все равно ничего не выйдет: раз Ван Галис сказал «нет», при такой его позиции никто бы меня не поддержал. Я писал в Америку, в Институт проблемных исследований, — впустую. Так прошел год, я начал пить. И вот тогда-то... Случай!.. Но он-то чаще все н решает. Умер мой дальний родственник, которого я почти не знал, бездетный старый холостяк, владелец плантации в Бразилии. Он завещал мне все свое имущество. Было там недурно: свыше миллиона после реализации недвижимости. Из университета меня давно выставили. С миллионом в кармане я мот сделать немало. Вызов судьбы, подумал я. Теперь я должен сделать .это.

И сделал. Работа продолжалась еще три года. Всего — одиннадцать. Кажется, не так уж много, если учесть, какой была проблема, — но ведь то были мм лучшие годы.

Не сердитесь, коль я буду не вполне откровенен и не сообщу вам подробностей. Когда я кончу, вы поймете, почему я вынужден так поступать. Могу сказать лишь: тот проект был, пожалуй, наиболее далек от всего, что мы знаем. Я совершил, разумеется, массу ошибок и десять раз вынужден был начинать все заново. И медленно, очень медленно стал понимать поразительный принцип: строительный материал, определенный вид производных от белка веществ, проявлял тем большую эффективность, чем ближе находился к распаду, к смерти; оптимум лежал рядом, за границей жизни. Лишь тогда открылись у меня глаза. Видите ли, эволюция, должно быть, неоднократно вступала на этот путь, но каждый раз оплачивала успех гекатомбами жертв, своих собственных творений, — что за парадокс! Ибо отправляться приходилось — даже мне, конструктору — со стороны жизни, если можно так выразиться; и нужно было во время пуска убить это, и именно тогда, мертвый — биологически, только биологически, не психически — механизм начинал действовать. Смерть была вратами. Входом. Послушайте, ведь это правда — то, что сказал, кажется, Эдисон. Что гений — это один процент вдохновения и девяносто девять процентов упорства, — дикого, нечеловеческого, яростного упорства. У меня оно было, знаете. У меня его хватило.

ОН удовлетворял математическим условиям универсального автомата Тьюринга, а также, разумеется, теореме Геделя; оба доказательства были у меня на бумаге, черным по белому, лабораторию уже заполняла эта... эта... нет, аппаратурой ЕГО трудно назвать; последние из заказанных деталей к препаратов прибывали, они стоили мне вместе с экспериментами три четверти миллиона, а еще не было заплачено за само здание; под конец а остался с долгами и — с НИМ.