Том 3. Non-fiction

В проект «Чужие» (которым мы занимались не только с Сакмаровым, просто Олег был первым инициатором этого проекта) участвовали много людей, например, Алеся Маньковская, Александр Маракулин, гитарист из «Мумий Тролля», гитарист из «Квартала». Как раз Сакмаров-то «чужими» сейчас не занимается. В «чужих» все занимались всем; я писал тексты, сочинял музыку, аранжировал, записывал, то есть учился заниматься музыкой. Мы не собираемся бросать этот проект, а, наоборот, хотим работать дальше.

ЕК: Каковы, на Ваш взгляд, тенденции в нашей музыке? Грядет музыкальная интеграция с Западом?

ИК: Я не берусь об этом судить. Всякие предсказания будущего чреваты и делаются с малой вероятностью попадания. Рано или поздно, трудно предсказать в какой форме, постоянная потребность человека в самопознании и самовыражении справится с теми оковами, которые на эту потребность пытаются наложить, и прорвется в самой непредсказуемой форме. Может быть, пунктом музыкального расцвета будет Индия или исламские страны.

Но за мутантами будущее, нормальные люди не смогут одержать над ними победу. У нормальных людей остается единственная возможность — вымирать, что мы видим на примере американской или российской нации. Как только нормальные люди начинают одерживать победу над мутантами, их приходится ввозить для поддержания потенциала. Иначе нация биологически вымирает. Англосаксы и русские вымирают по миллиону в год — вот ответ на все вопросы. У людей есть потребность в парадоксальном, странном, выходящем за пределы повседневного опыта.

Музыка — один из инструментов преодоления повседневного человеческого опыта, поэтому ее пытаются укротить, т. е. сделать никакой. Есть способы сделать музыку никакой, нейтрализовать ее, превратить в организованный шум.

ЕК: Можно ли сказать, что нейтрализация музыки — это мировая политика?

ИК: Тут нет никакого сговора, каждый человек реагирует на какие-то вещи определенным образом. Нормальный человек, который интегрирован в современный социум, слыша определенные вещи, говорит: «Какая гадость!» Если при нем начинают вязать того, кто эту гадость производит, он говорит: «Ну, давно пора!» Как сейчас в случае с Эдуардом Лимоновым. Когда я спрашиваю московскую так называемую интеллигенцию, что они об этом думают, они отвечают: «Ух, допрыгался». Когда я слышу «допрыгался», то понимаю, что следующим могу быть я или еще кто-нибудь. Они яростно обороняют свою импотенцию и никаковость от любых, кто эту никаковость разрушает. На это можно смотреть со стихийной, импульсивной или конспирологической точки зрения, предполагать, что некий идеологический центр, определяющий, в частности, музыкальную атмосферу, существует или не существует, но оба эти подхода не противоречат друг другу: как многократно было доказано, идеям, помышляемым многими, свойственно реализоваться. Если сегодня, 19 апреля 2001 года, в 14:51, не существует некоей организации, занимающейся подобными вопросами, это не значит, что через 5 минут она не возникнет. Идея витает в воздухе, и фашизация мирового сообщества развитых стран неумолимо надвигается.

Музыка всегда очень опасна, она дестабилизирует общество. Конечно, не любая, музыку, как и Бога, можно временно приручить. Например, заставить вообще никаких духовных задач не выполнять или выполнять прямо противоположные заложенным в ней Творцом.

ЕК: Это относится и к классической музыке?

ИК: Классической музыки нет вообще. Классика — это стиль, а не жанр. Так как скорость эволюции ускоряется, то классический жанр просуществовал дольше, чем, например, jungle или drum & bass. А мировой фолк существует и того дольше. Моцарт для современников был Prodigy или Coil и точно также воспринимался некоторыми.

ЕК: Почему в последнее время реанимируются многие старые группы — «Цветы», «Самоцветы», «Сябры»? Потребность возвращения к старому?

ИК: Всегда должна быть информационная опора под названием «наше славное прошлое». В начале 1990-х пытались ее разрушить. Процесс интеграции, как я уже говорил, идет в две стороны. Одна — это выигрывающая на «Евровидении» Алсу, а вторая — это, условно говоря, наше кантри, т. е. только нам понятное и эмоционально интегрирующее культурную сущность. Так у всех народов.

Ощущение непрерывности истории всегда о двух концах. С одной стороны, подобная реанимация неприятна — это плохая, мелкая музыка, хотя в ней, конечно, есть свои светлые моменты, не бывает совсем плохой музыки. С другой стороны, реанимация этих групп — правдивый процесс, констатирующий факт, что социум не изменился, никакой революции в 1980–1990-е не было, и сейчас этот процесс в культурном смысле конституируется через восстановление преемственности. Советская власть для меня — это же не компартия, это — А. Б. Пугачева и «Ну погоди!» В этом смысле в Америке тоже советская власть.