Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

Доверенный от купца приедет: сдаст ему отчет и опять прощай на год. Видал на своем веку, как валились господа, такие, что и рукой их не достанешь, а потом к нему же на поклон… Не надо ни твоего поклона, ни тебя самого: купец, хоть он и мужик и половину платит, да живи у него хоть сто лет, только исправно деньги взноси. Никаких капризов, никаких затей, и кусок хоть маленький (может, и больше твоего), да верный. Вот в кармане тут при себе пять тысяч есть и есть, — чай ли пью, хлеб ли ем — я знаю, что тут они при мне, знаю, что не я к тебе, а ты ко мне придешь на поклон: може, дам, може, и нет, как поклонишься, да как понравишься.

Хозяйку Ивана Михайловича, Марью Васильевну, уважает Эммануил Дормидонтович — женщина при капитале и держать копейку умеет, а Иван Михайловича так за флюгера считает, машет рукой и говорит:

— Пустой человек…

Иван Михайлович не считал себя пустым человеком, жены боялся, но над Эммануилом Дормидонтовичем смеялся за глаза, а в глаза обращался с ним снисходительно, — может, и пригодится. Эммануил Дормидонтович только носом вздернет: вижу, дескать, я тебя насквозь.

Марья Васильевна знает, что уважают ее люди, знает цену себе, и ее не собьешь: сидит истуканом, шаль спустила с плеч, смотрит строго, важно: тоже ведь все понимает, все знает, всех насквозь видит… И дама при этом. Можно сказать, первая дама.

Потчует гостей Иван Васильевич без устали:

— Пожалуйте…

Посмотрит Марья Васильевна на угощенье и отведет с презрением глаза. На особом столике поднос, на нем бутылочка очищенной, бутылочка сладкой, икорка, рыбка жареная, булка французская засохшая, маленькая, черный хлеб. Толстая хозяйка дома, Анна Степановна, на подносе чай разносит: бледный, мутный и вкусом подозрительный. В стеклянной сахарнице маленькие кусочки сахару горкой доверху, блюдечко засахаренного варенья…

— Пожалуйте… перед чайком…

Трет руки, кланяется, смотрит своими полуопущенными глазами Иван Васильевич.

Кланяется, кланяется, и пойдут опять гости. Выпьют, сядут и опять разговор.

— Гостей принимают?

Петр Захарыч, купец, из пригорода приехал. Глядит из сеней, высокий, сутуловатый, пригнул голову — в дохе, распахнулась — под ней пальто, в валенках, держит меховую лисью шапку в руке и смеется глазами:

— Вот они чем занимаются… Хе-хе-хе… старый тут…

— Старый, старый, — ворчит Эммануил Дормидонтович, — тебя за пояс заткну…

— Обижается, — мотнул головой Петр Захарыч.

Смекнул сразу Иван Васильевич, по какому делу приехал Петр Захарыч, усмехается да просит гостя войти. Разделся Петр Захарыч, вошел в комнату, поискал глазами образа и стал креститься. Помолился, обтер русую бороду, усы, смотрит на всех своими мягкими веселыми глазами.

— Хозяину перва…

— Здравствуйте, Петр Захарыч, милости просим с дорожки.

— Ты что ж так прямо конфузишь пред людьми? Дай поздороваться. Марье Васильевне нижайшее, Ивану Михайловичу… хозяйка-то твоя где?

— Придет… с чаем хлопочет.

— Живы, здоровы?

— Слава тебе, господи. У вас все ли благополучно?

— Славу богу.

Отыскал образ, еще один маленький крестик сделал.

— Ну, теперь угощай…

Петр Захарыч рассмеялся, взял рюмку из руки Ивана Васильевича и проговорил:

— Одному, что ль, пить?

— Пожалуйте… — попросил Иван Васильевич остальных.

Поторговались, подошли, выпили, засели опять за чай.

— Анне Степановне…

Толстая Анна Степановна угрюмо сунула, не сжимая, руку и с пустым подносом скрылась в черной избе.

— Ну, рассказывай, как ты тут чистишь народ? — добродушно повернулся Петр Захарыч к Ивану Васильевичу.

— Вас уж послушаем, — усмехнулся Иван Васильевич.

— Наше, брат, дело дрянь — убытками живем…

— Чьими? — сверкнул лукаво Иван Васильевич.

— Хо-хо-хо! — покатился Иван Михайлович. — Ему… э… пальца в рот не клади… хитрый…

Иван Васильевич рукой прикрыл рот и с наслаждением замер на Петре Захарыче.

— Годков десяток поучиться еще, — подмигнул Петр Захарыч, — выйдет в дело…

— Все двадцать, Петр Захарыч, — поднял брови Иван Васильевич.

— Умный, умный мужик, чего толковать, — кивнул Петр Захарыч. — Начальство было?.

— Приезжали…

— Ну что, как? Уломали?

— Уломаешь их разве!

Петр Захарович устало провел по лицу рукой.

— Земство фалынит… Выбирай: идешь, нет ли на запашку… А в чем выбор? Все равно: хочешь жить или помирай…

— Совершенно верно, — встрепенулся Иван Васильевич.

— Уж если надумали — отдай приказ… А то ведь так чего ж морить народ?

— Все равно-с как на волю шли, — вмешался Иван Васильевич, — хочешь большой, хочешь малый надел. А в голове у него ничего не сидит… человек на воле не бывал, никакого света не видал, как ему угадать?

— Только угадать… — согласился Петр Захарыч. — А в чем знает — опять воли нет…

Петр Захарыч махнул рукой.

— Совершенно верно… Мужик себя даже очень хорошо понимает… только показать себя не умеет…

— Э… — затянул Иван Михайлович, — нет!., э… я не согласен… мужик ничего не понимает…

Надулся Иван Михайлович, важный стал, слюнявые толстые губы в кольцо собрал.

— Я вам скажу… э… я ведь знаю… Когда я был в полку…