Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра

Шранко тоже зажиточный был мужик, что называется «магнач»[14], — триста овец паслись у него на выгонах, и земли он запахивал немало, — стало быть, и ему полагались богатые похороны. Впрочем, жена его не скупилась, она сама сходила к учителю да к священнику и наказала, чтобы все было как на похоронах у Гонгоев. Во что это обойдется, столько она заплатит, потому что фамилия Шранко ничуть не хуже, чем Гонгой.

Чтоб два попа были да четыре мальчика-помощника в черных юбочках, и чтоб звонили в колокола беспрерывно, и так далее и тому подобное.

— Будет, все будет, — кивал головой довольный отец Янош.

— И сколько ж это будет стоить? — спросила Шранко. Отец Янош с мелом в руке подсчитал расходы.

— Вот что, ваше преподобие, — заявила вдруг Шранко, — вы еще и тот красный добавьте. Да посчитайте, во сколько он мне обойдется.

— Какой красный?

— А тот, что вы на похоронах у Гонгоихи над собой держали. Уж так-то красиво было!

Отец Янош не выдержал и рассмеялся.

— Да нельзя его! Ха-ха-ха! Шранко так и взвилась от обиды.

— Почему это нельзя? — спесиво закинув голову, переспросила она. — Мои деньги не хуже, чем деньги Гонгоя. Как, по-вашему?

— Но послушайте, милая Шранко, ведь тогда шел дождь, а завтра, судя по всему, будет отличная погода.

Переубедить Шранко было довольно трудно. В диалектике она разбиралась лучше, чем его преподобие.

— Вот вы говорите: дождь. Так в ведро брать его больший резон, любезный вы наш святой отец, — не намокнет тогда дорогая вещь. Ну и заслужил его мой бедный покойник. Не меньше он достоин, чем эта Гонгоиха. Он и старостой в церкви был, и на храм божьей матери пожертвовал. Нынче в аккурат пять лет. будет, как привез он из Бестерце разноцветных свечей на алтарь, а большую белую скатерть родная сестра его расшила. За все это должен быть ему тот красный…

— Не могу же я сам себя сделать посмешищем — в ясный солнечный день идти под зонтом. Выбросьте этот вздор из головы, Шранко.

Да не тут-то было — женщина заголосила-запричитала: за что, дескать, так срамит ее служитель божий, той чести лишает какая всякому покойнику полагается и от какой живому хорошо бывает? Что люди говорить станут? Скажут: «Эх, тетка Шранко! Хозяину своему хорошего погребения пожалела, ткнула в яму, словно побирушку какого».

— Сделайте, сделайте милость такую, святой батюшка, — молила она и, утирая слезы, долго-долго теребила узелок на: платке; узелок наконец развязался, и выпала из него десятифоринтовая кредитка.

Шранко подняла ее и с приличествующей случаю скромностью положила священнику на стол.

— Вот вам еще в придачу, батюшка, только сделайте такое одолжение, чтобы полный парад на погребении был.

Тут, в фартуке и с половником в руках, ворвалась из кухни — Адамец и тоже принялась уговаривать:

— Верно говорит она, святой отец, миленький ты наш! Шранко — угодный богу человек был. Много плели про него тут всякого, а только напраслину возводили. А если что и было, так то больше покойницы Гонгой касается, царствие ей небесное. Раз одну хоронили с святым зонтом, смело берите его и к другому. Ведь ежели боженька тогда рассердился — ну, посердится чуток побольше, а ежели не рассердился, стало быть, и тут сердиться не станет.

— Полно, полно, Адамец! Как не стыдно такой вздор молоть. Оставьте меня в покое со всякими вашими суевериями! То, о чем вы просите, просто смешно.

Однако переубедить двух женщин оказалось невозможно.

— Мы что знаем, то знаем. Вы нас, ваше преподобие, не обманете, — подъезжали они и так и этак и под конец до того пристали, что вынудили священника сдаться — пообещал он хоронить Шранко под зонтом.

— Если до похорон не заберет его у меня хозяин; ведь кто-то его здесь оставил, и если придет за ним, я должен буду отдать, — добавил он.

— Ну, касательно этого будьте покойны, — многозначительно подмигнула вдова Адамец. — Тот, кто его принес, заглядывает на землю нашу один раз в тысячу лет, не чаще.

И в самом деле, за зонтом никто не пришел, и на другой день, хотя был он сухой и погожий, без единого облачка на небе молодой священник раскрыл зонт и, держа его над головой, провожал на кладбище освященный гроб.

Четверо дюжих мужиков — Славик, Лайко и рослые братья Магаты — несли на плечах подставку, на которой покоился гроб. Но господь вседержитель так распорядился, чтоб неподалеку от кузницы один из Магатов оступился о камень и упал; плетущийся позади него Пал Лайко вздрогнул с перепугу да растерялся, подставка качнулась вбок, и гроб полетел на землю. Грохнулся, треснул и раскололся, мелькнул на мгновенье расшитый саван, а затем показался и сам покойник — благодаря сильному сотрясению он очнулся от мнимой смерти, глубоко вздохнул, зашевелился и ахнул: — Боже ж мой, где я?