Том 3. Повести и драмы

В первое воскресенье, после того как они переехали в деревню, он встал в пять часов утра, приготовил корзину с провизией, связал удочки и взял с собою проводника; как прекрасно сидеть в лодке, курить и вытаскивать окуня.

Сияющий возвратился он в полдень домой и поспешил поздороваться с женою, но она оттолкнула его от себя. От него пахло табаком и рыбою. Как может образованный человек находить удовольствие в таком глупом занятии!

А она так долго ждала его с завтраком!

Кошка получила столько рыбы, сколько могла только съесть, а остальное было выброшено вон. После обеда он надеялся, что она опять сделается доброй, и приготовил ей сюрприз. Они пошли в парк и подошли к лодочной пристани. Там стояла красивая лодка и около неё одетый матросом слуга, готовый плыть с господами.

— Ты катаешься? Это твоя лодка?

— Конечно, мое сердце, — ответил он гордо.

— И ты об этом умолчал? Я никогда не позволю тебе кататься! Ты мне должен поклясться, Эрнст, слышишь? Если ты меня любишь!

Перед Эрнстом была альтернатива — или впасть в немилость своей жены, или отказаться от своего любимого удовольствия, — и он обещал.

«Я потерпел неудачу» — думал он про себя; они шли через парк и скучали. Но его жена на послеобеденное время разослала массу приглашений, и явились разные лейтенанты, и референдарии, которые сидели у них на террасе и говорили о театре и музыке. И господин Эрнст должен был ходить кругом, предлагать сигары, зажигать спички, наполнять стаканы пуншем, так что к вечеру устал от этого, как кельнер. Когда он вмешивался в разговор, то получал такой ответ, на который не знал что возразить, так как эти молодые господа за словом в карман не лезли, а он чувствовал себя стесненным в своем собственном доме.

Осенью осуществилась надежда семьи относительно молодой четы. Жена досадовала, сердилась на мужа и на себя.

Но она шнуровалась и выезжала до самой последней возможности. Два последние месяца она была совсем вне себя. Это никогда больше не должно с ней случиться! По вечерам он должен был читать ей вслух французские романы и приводить пару хороших знакомых, чтобы ее развлекать, и дом был постоянно полон гостями.

Наконец ребенок родился. Кормить сама она, конечно, не хотела, так как тогда ей нельзя было бы ходить декольтированной.

Когда она поправилась, она заговорила с мужем о своем желании учиться верховой езде. Он спросил доктора, и тот отсоветовал. На следующий день жена побывала на консультации у одного «профессора», который ей прописал верховую езду. Прописал! слышишь? Тут уж нечего было делать.

Господин Эрнст имел непобедимое отвращение к манежу. Как только туда входишь, тебя сразу обдает запахом пота и аммиака. Сквозь плохо притворенные двери видишь полураздетых женщин в сорочках и панталонах. Ему было ужасно видеть, как здоровый парень из конюхов обхватывал его жену за талию и поправлял её ноги на стремени. И потом все эти кавалеры, которые следили блестящими глазами за движением её тела.

Разврат висел здесь в воздухе, и кто знает, что происходило тут за кулисами, — но врач ведь «предписал это»!

Езди вместе со мной, сказала она ему однажды, когда он говорил о своем неудовольствии. Два раза он ездил — получил ушиб бока, потерял шляпу, должен был терпеть всяческие колкие замечания. Над ним смеялись.

Наконец, жена ему заявила, что уроки верховой езды переносятся на вечер, они будут разучивать кадриль под музыку, он может смотреть на них с хор.

Один раз он пошел туда, но больше этого не делал. В антрактах он должен был играть роль служителя, откупоривать бутылки шампанского, сельтерской и т. д. и т. д.

Итак, он оставался дома с ребенком. Это было счастье, о котором он мечтал!

Он невольно подумал о всех женщинах, которые должны сидеть дома в то время, как их мужья проводят время в кабачках.

Почему не встретил он на своей жизненной дороге такую несчастную женщину, — тогда бы они сидели дома вместе. Беда! Беда!

Кадриль была наконец проведена и закончилась ужином.

Однажды около полуночи кто-то сильно дернул за входной звонок. Господин Эрнст сидел по обыкновению около детской и читал Диккенса. Он вскочил, чтобы отпереть дверь; его жена стояла перед ним, и внизу лестницы он услыхал удаляющиеся шаги. Она чувствовала себя дурно. Он провел ее в комнату; она действительно была очень бледна, с черными кругами под глазами.

— Эрнст, — сказала она и разразилась вдруг конвульсивным смехом, который звучал как рыдание, — ты меня любишь?

— Конечно, да!

— Ах, я так больна, так больна!

Черты лица сделались вялыми, а на губах играла грустная улыбка.

— Ах, как я люблю тебя, Эрнст!

Господин Эрнст забеспокоился, — этих слов он уже так давно не слыхал.

— Ты сердит на меня? — спросила она.

Он? нет, конечно, нет, но он так был бы рад, если бы она побольше бывала дома. — Да, конечно, она бывает слишком много вне дома, — но если доктор это предписал! Неужели его не заботит её здоровье?

— Да, да, но маленький?

Ребенок? Разве ему чего-нибудь не хватает? Разве она хуже других матерей, которые кокетничают со своими детьми…

Она хотела подняться со стула, но чувствовала себя такой больной!