Движения собравшихся суетливы. Быстро образуются группы и так же быстро распадаются, потому что все ищут нового и успокоительного; почти никто не сидит. Часто с осторожностью подходят к окнам и заглядывают на улицу, иногда безуспешно пытаются задернуть прозрачные гардины. И во все время картины где-то недалеко бухает набатный колокол голодными призывными звуками; и кажется после каждого особенно сильного удара, что ярче стало зарево и беспокойнее движения гостей. Удары колокола то учащаются, и тогда в них чувствуется надежда, радость, почти торжество, то становятся медленными, тяжелыми, печальными — точно устали и руки и сердце старого Звонаря. Так же непрерывно слышится хриплый рог Смерти. То далекий, то до ужаса близкий, он минутами заглушает все остальные живые и мертвые голоса; и тогда как бы сами гаснут многие огни, и все замирает в неподвижности, и по полу ложатся длинные черные тени от ярко багровеющих окон.
Занавес открывается при смешении всех этих звуков: бравурной, но растерянной музыки, хриплого рога и частых ударов колокола.
— Я все еще не могу поверить, что бунт вспыхнул. Какой ужас!
— Да и многие не хотят верить. Это произошло так внезапно. Еще только вчера все было спокойно и мирно.
— Но послушайте, что делается там. Эта смерть…
— Каждый удар колокола обрушивается на голову, как молот!
— Ведь это значит, что через минуту могут прийти сюда и убить всех: мужчин, женщин, детей.
— Нас охраняют.
— Ах, оставьте! Неужели вы верите в стойкость этой наемной сволочи, что внизу? Стоит перейти силе на ту сторону, и все будет кончено. Где Царь Голод?
— Там!
— Боже! Неужели он изменяет? Я всегда говорил, что не нужно доверяться этому подлому лакею, этому пройдохе, провокатору!
— Погодите бранить его. Еще неизвестно, с кем он, с нами или с мятежниками!
— Зачем играет музыка? Крикните ей, чтобы замолчала.
— С музыкою легче.
— Оставьте! Нас могут услыхать с улицы.
— Там не слышно. Там своя музыка. Послушайте!
— Боже мой, какой ужас! Не нужно привлекать внимания. Эй вы, музыканты, замолчите!
— Неудобно без хозяев.
— Ах, разве теперь не все равно! Да замолчите же вы, там!
— Что случилось?
— Почему музыка молчит? Что случилось?
— Сюда идут!
— Господа, сюда идут! Господа, господа!
— Да нет же, успокойтесь, ничего не случилось.
— Баррикадируйте двери!
— Что случилось? В чем дело?
— Кто-то приказал музыке молчать, и вот все в ужасе.
— Кто приказал? Как он смел? Музыканты, играйте. Господа, ничего не случилось. Сейчас будем танцевать. Кавалеры, приглашайте дам на котильон.
— Позвольте вас просить.
— Вы наступили на платье.
— Pardon!
— Конечно, бояться нечего. Раз Царь Голод с нами…
— А вы уверены в этом?
— Но, по крайней мере, история…
— Ах, это так шатко: история. Разве мы знаем настоящую историю?
— И это говорите вы, историк?
— Я знаю только одно, что это ужасно. Как можете вы измерить энергию, которую накопил Царь Голод в этих темных, несчастных массах. Быть может, ее достаточно только для короткой вспышки, а быть может, она опрокинет все, всю нашу культуру.
— Огонь не разбирает ничего!
— Боже мой!
— Неужели все погибнет!
— Что это?
— Почему темно? Что случилось?
— Господа, господа!
— Прекратился ток!
— Сейчас наступит тьма!
— Зажигайте свечи! Где свечи? Скорее!
— Да нет же, успокойтесь. Какие трусы!
— Позвольте вас просить?
— Вы с ума сошли? Танцевать?
— Почему же вальс? Говорили, что котильон?
— Ах, не все ли равно: вальс, котильон, дьявол!
— Как вы грубы!
— Pardon!
— Господа, новости! Новости!
— Что такое?
— Новости! Слушайте!
— Я оттуда.
— Боже мой!
— Говорите! Говорите!
— Это ужас! Я точно вырвался из другого мира, который может пригрезиться только во сне. Пустынные улицы, над которыми в воздухе проносится рев. Откуда он — я не знаю. Кровавая мгла. Черные тени. Трупы под ногами. Молчаливые раскаленные пожарища, около которых нет никого. Где люди?
— Вас ранили?