Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910

Тоскливые голоса.Боже! Неужели умирать!

— Жить так приятно. Если они придут сюда, я стану на колени, я буду умолять их: не убивайте меня, жить так приятно.

— Боже, а я только что заказала новое платье. Боже, я только что заказала новое платье!

— Неужели умирать!

— Я не хочу умирать! Я хочу жить! Меня не имеют права убивать, если я хочу жить!

— Жить! Жить!

Толкаясь, с тоскливыми воплями «Жить! Жить!» беспомощно мечутся по залу. Что-то дикое, нелепое начинает играть музыка и, точно сама себя испугавшись, с воплем умолкает. Входит Профессор, сильно расстроенный. На него не обращают внимания. Толкают.

— Позвольте! Позвольте! Да позвольте же! (Почти плачет.)Я должен вам сказать! Я должен сказать!

— Что такое?

— Чего ему надо?

— Кто это? Чего ему надо?

— Господа, новости!

Собираются расстроенной кучкой вокруг Профессора.

— Господа! Я сейчас проходил по улице — они жгут книги!

— Какие книги?

— Что он говорит?

— Жгут какие-то книги!

— Ну так что же! Что ему надо!

Профессор.Наше сокровище — нашу человеческую гордость — нашу великую святыню — они жгут книги, господа. Безумная чернь, что ты делаешь? Что ты делаешь?! Ах, друзья мои, друзья мои, — и когда я… когда я бросился отнимать… один маленький in octavo [83]…он, негодяй, ударил меня. (Плачет, протягивает, шатаясь, руки, но встречает пустоту.)За что он ударил меня? Разве я отнимал у него хлеб? Я работал честно, у меня только и есть что вот этот черный… черный сюртук. И больше ничего. Даже другого сюртука нету! Негодяй! (Плачет; обводит близорукими, заплаканными глазами комнату.)И когда я подумаю, что все это должно погибнуть — эти красивые статуи, эти дивные шкафы с книгами — в таких переплетах, — эти милые, прелестные, одухотворенные лица… Друзья мои! (Протягивает руки, всматривается. Молчат. Глядят на него откровенно. И вдруг он говорит тихо, с недоумением.)Где же лица? Где же лица? Что это? Кто это? (Громко.)Кто это?

Ищет дрожащими руками очки, надевает, смотрит — пренебрежительно, с улыбками, не удостаивая ответа, как сумасшедшего или ребенка, отходят.

Молча, продолжая недоуменно оглядываться, идет за ними разбитой старческой походкой и скрывается в библиотеке. А вопли уже начались. Но теперь в них звучит подавленность, тоска, полная беспомощность, почти покорность.

— Мы должны умереть.

— Приближается гибель!

— Кто спасет нас? Мы погибаем.

— Уже нет надежды. Мы погибаем.

— Бог отступился от нас.

— Смерть! — Смерть! — Смерть!

Появляется Девушка в черном. Говорит громко:

— Что с вами? Отчего вы не танцуете? Где музыка? Музыканты, играйте! (Молчание. Девушка в недоумении, потом в гневе.)Что же вы? Вы боитесь? Почему горят не все огни? Вы боитесь? О, трусы! Мне стыдно быть с вами! Да танцуйте же! (Топает ногою.)

Тихие, злые, хитрые голоса:

— Она сумасшедшая.

— Танцевать — теперь!

— Уйдем от нее.

— Она сумасшедшая. Ее нужно посадить в сумасшедший дом.

— Уйдем!

— Уйдем. С ней опасно. Она — кричит.

— Там могут услыхать. Уйдем! Уйдем!

Девушка в черном. Не в темноте, а в ярком свете нашей жизни должны мы их встретить. Вы слышите, трусы! Мы должны их встретить — танцуя — танцуя — танцуя! Пусть красотою будет наша смерть! Вы слышите!

Все обернули к ней спины и потихоньку уходят, на цыпочках, согнувшись. Одни только спины, трусливые, съежившиеся, хитрые. И тихий, злорадный, испуганный шепот:

— Она сумасшедшая.

— Уйдем от нее.

— Уйдем!

— Тише! Тише!

— Обманем ее! Уйдем потихоньку!

— Тише! Тише!

— Обманем!

— Тише!

Девушка в черном.О, трусы! Боже мой, что же это! Да танцуйте же, танцуйте! (В бешенстве плачет, топая ногами.)

— Тише! Тише! Уйдем! Тише!

— Не хотите! Так смотрите, я буду танцевать одна!