Том 3. Рассказы и очерки

— Ну так как же, — сказал он снисходительно… — Хотите, то можете ко мне зайти на перепутьи.

— А как же ваш товарищ?

— Не трог, — отлежится. Вот ведь удивительное дело, как ослаб!.. А глазом все-таки смотрит.

Опьянение Мини было действительно какое-то странное. Он глядел на нас открытыми, круглыми глазами с просящим выражением, но двинуться не мог. Однако взгляд казался сознательно беспомощным и печальным. Губы что-то шептали.

Андрей Иванович наклонился и опять попытался взять его за плечо. Собственные его движения были не вполне уверенны, и неопределенны. — А? Что говоришь? — спросил он слабо лепетавшего что-то Миню.

— Еж-жели бы он… странник… за другую бы руку… — умоляюще говорил Миня.

— Дожидайся! — ответил Андрей Иванович решительно. — Станут с тобой, с неучем, возжаться. Отлежишься, приходи. Что ты за человек за такой? Не можешь сам себя поддержать. Бревно! И ведь думаете — заснет! Как же! Так вот и будет все лежать да кверху смотреть одним глазом. А чтобы встать… ни за что. Подойди, к примеру, скотина…

Андрей Иванович несколькими неудобными выражениями дорисовал картину беспомощности своего друга и вдруг сказал с неожиданным для меня выражением удивления:

— А люблю этого человека! Поглядите вы на него: ведь хорош!

— Пьян.

— Пьян, а хорош. Посмотрите вы на меня: есть у меня румянец?

Я поглядел и заметил, что лицо моего приятеля осунулось, постарело и сильно подурнело за то время, что мы не виделись: около глаз собрались морщины, и во взгляде виднелось какое-то притаившееся тоскливое выражение.

— Да, вы осунулись.

— У вас тоже лицо не очень-то… Даром, что господин и ведете легкую жизнь. А он вот… нарезался, вроде несловесного животного… Неделю уж этак обращается. А обратите внимание на лицо: каков колер!

Действительно, беспомощный молодой человек обладал замечательным цветом лица, нисколько не пострадавшим от опьянения. Щеки у него были пухлые, мягкие, белые, как молоко, с нежным румянцем. Мелкие, блестящие кудри обрамляли красивую голову.

— Обратите внимание, — говорил Андрей Иванович, — что лицо, что под лицо. Белизна, румянец! Нечего сказать: свежий человек, румяный. Просто сказать: натуральный человек. А отчего?.. Как вы думаете?..

— Не знаю, Андрей Иванович.

— Такая его совесть! Легкая! Все одно вот — птица, например, летит… Села, чирикнула на кусточке, клюнула, что бог послал… Дальше. То и он: мыслей не имеет… А вы что думаете, от мыслей человек пуще всего сохнет…

— Вы бы его хоть под навес положили: смотрите — туча идет.

— Плевать: дождем вымочит, ветром высушит. Говорю: натуральный человек… Тот же останется. Прощай, Миня. Отлежишься, приходи! Мы чай станем пить.

Мы двинулись в гору. У одной из крайних изб, стоявшей на отшибе, под глинистым обрывом, Андрей Иванович как-то насупился. Изба была построена широко, но несколько странно: строго, без затейливых украшений и полотенец. Ворота были плотно затворены. Окон на улицу не было. Когда мы проходили мимо, мне послышался какой-то шум, вроде заглушённого пения.

— Это моленная, верно? — спросил я. Андрей Иванович угрюмо кивнул головой.

— Что же это… кажется, сегодня не праздник.

— Отпевают…

— Кого?

— Степана Корнеева.

— Как Степана Корнеева? — изумился я от неожиданности. — Да разве он умер?

— Не умер, так не отпевали бы. Нешто живых отпевают?

— А как же девчонка сказала, что уехал?

— Здесь все так. В этой деревне никто не умирает: уехал и только… Потом и нет человека.

— Я что-то не понимаю, Андрей Иванович.

Андрей Иванович как-то скосил глазами. Казалось, ему совестно было высказывать недоверие ко мне, но и разъяснять дальше он как будто затруднялся.

— Что тут понимать, — произнес он наконец. — Дело известное: хорониться на церковном кладбище не хотят. Почитают за скверность… Ну, тайком похоронили… а попу и уряднику говорят: уехал… Конечно, не без того: сунут сколько-нибудь… Подите вон за селом овраг: каждую весну вымывает кости… колоды-те круглые, старинные… Нашими гробами тоже брезгают… А то еще, которые побогаче, — на свои кладбищи везут… Есть такие на Керженце… Ну и в прочих местах…