Том 3. Рождество в Москве

Дымят трубы конфетных фабрик: сотни вагонов тонкой муки, «конфетной», высыпят на Москву в бисквитах, в ящиках чайного печенья. «Соленые рыбки», – дутики, – отличнейшая заедка к пиву, новость, – попали в точку: Эйнем побивает Абрикосова, – будет с тебя и мармеладу! Старая фирма, русская, вековая, не сдается, бьет марципанной славой, мастерским художеством на-тюр-морт: блюдами отбивных котлет, розовой ветчиной с горошком, блинами в стопке, – политыми икрой зернистой… – все из тертого миндаля на сахаре, из «марципана», в ярко-живой окраске, чудный обман глазам, – лопнет витрина от народа. Мало? Так вот, добавлю: «звездная карамель» – святочная-рождественская новость! Эйнем – святочно-радостный подарок: высокую крем-брюле, с вифлеемской звездой под серпиком. Нет, постойте… вдвинулся Иванов, не стыдится своей фамилии: празднует Рождество победно, редко-чудесным шоколадом. Движется-богатеет жизнь…

Гремят гастрономии оркестры, Андреев, Генералов, Елисеев, Белов, Егоров… – слепят огнями, блеском высокой кулинарии, по всему свету знаменитой; пулярды, поросята, осыпанные золотою крошкой прозрачно-янтарного желе. Фаршированные индейки, сыры из дичи, гусиные паштеты, салями на коньяке и вишне, пылкие волованы в провансале и о-гратен, пожарские котлеты на кружевах, царская ветчина в знаменитом горошке из Ростова, пломбиры-кремы с пылающими оконцами из карамели, сиги-гиганты, в розово-сочном желе… клубника, вишни, персики с ноевских теплиц под Воробьевкой, вина победоносной марки, «удельные», высокое русское шампанское Абрау-Дюрсо… – начинает валить французское.

«Мамоны», пожалуй, и довольно? Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество – в душе, тихим сияет светом. Это оно повелевает: со всех вокзалов отходят праздничные составы с теплушками, по особенно-низкому тарифу, чуть ли не грош верста, спальное место каждому. Сотни тысяч едут под Рождество в деревню, на все Святки, везут «гостинцы» в тугих мешках, у кого не пропита получка, купленное за русскую дешевку, за труд немалый.

Млеком и медом течет великая русская река…

Вот и канун Рождества – Сочельник. В палево-дымном небе зеленовато-бледно, проступают рождественские звезды. Вы не знаете этих звезд российских: они поют. Сердцем можно услышать, только: поют – и славят. Синий бархат затягивает небо, на нем – звездный, хрустальный свет. Где же ты, Вифлеемская?.. Вот она: над Храмом Христа Спасителя. Золотой купол Исполина мерцает смутно. Бархатный, мягкий гул дивных колоколов его плавает над Москвой вечерней, рождественской. О, этот звон морозный… можно ль забыть его?!.. Звон-чудо, звон-виденье. Мелкая суета дней гаснет. Вот воспоют сейчас мощные голоса Собора, ликуя, Всепобедно.

«С на-ми… Бог!..»

Священной радостью, гордостью ликованья, переполнятся все сердца,

«Разумейте язы-и-и-цы-ы…
И по-ко-ряй-теся…
Я-ко… с на-а-а-а-ми Бог!..»

Боже мой, плакать хочется… – нет, не с нами. Нет Исполина-Храма… – и Бог не с нами. Бог отошел от нас.

Не спорьте! Бог отошел. Мы каемся.

Звезды поют и славят. Светят пустому месту, испепеленному. Где оно, счастье наше?.. Бог поругаем не бывает. Не спорьте: я видел, знаю. Кротость и покаяние – да будут.

И срок придет:

Воздвигнет русский народ, искупивший грехи свои, новый чудесный Храм – Храм Христа и Спасителя, величественней и краше, и ближе сердцу… и на светлых стенах его, возродившийся русский гений расскажет миру о тяжком русском грехе, о русском страдании и покаянии… о русском бездонном горе, о русском освобождении из тьмы… – святую правду. И снова тогда услышат пение звезд и благовест. И, вскриком души свободной в вере и уповании, воскричат:

«С нами Бог!..»

Декабрь, 1942–1945

Париж

Свет

Из разорванной рукописи

…Все…? – спросил Антонов душившую его тьму.

«Все» – это была жизнь, земное, что остается за чертой смерти.

Возвращение к жизни случилось так.

Он услыхал знакомые, радостно озарившие слова – …«и сущим во гро-бех жи-во-от да-ро-вав!..» Будто из-под земли дошел до него тяжелый вздох: «о, Го-споди…» Он крикнул в душившую тьму: «спасите!..» – и потерял сознание.

Снова его вернуло к жизни свежее дуновение. Он открыл глаза. Солнечный благодатный дождь – во сне ли, мыслью ли видел он этот дождь? – вызвал в нем чувство легкости. Но не было ни дождя ни солнца: был темный свод, какая-то странная машина, – отопления? – коптившая лампочка без стекла. Возле сидел на ящике седой, изможденный человек и тревожно всматривался в него. Антонову бросилось в глаза, что этот человек – безрукий: висел пустой рукав старого пиджака.

– Что это?., где я?.. – с трудом прошептал Антонов и почувствовал, как бьет в голову, будто молот.

– Слава Богу, очнулся! – сказал безрукий.

– Что это, где я?..

– У меня, в подвале. Подыми ногу… так. Другую… Рукой пошевели… Нигде не больно?

– Голова гудит… больно.

– Ясно, контузило, оглушило. Как-никак, – бомба! Словом – «бомба» прорвало тьму. Хлынули мысли, но

Антонов не мог разобраться в них.