Том 3. Рождество в Москве

– Кажется, все в порядке… – сказал безрукий и отошел куда-то.

Антонов закрыл глаза и опять почувствовалось что-то освежающее, приятное: где-то лилась живая вода, – будто солнечный дождь, весенний…

– Ну-ка, хвати моего грога… – услыхал Антонов сквозь этот чудесный дождь и открыл глаза.

Мягко, прищуря глаз, смотрел на него человек без руки, держа консервную жестянку с выписанным на ней совсем живым горошком. Это было красное и крепкое вино с горячей водой, но этот «грог» без сахару показался Антонову необыкновенным. Он почувствовал радость, что жив, что видит этот живой горошек, слышит сладкий, необыкновенно резкий запах вина.

– Чуточку бы еще, – попросил он.

– До-сада!.. Это красное – последнее, что было, – сказал безрукий. – Ну, это мы наладим.

Антонов увидал на себе грязные лохмотья. А где же костюм, в котором он только что шел куда-то, – обновка, купленная по случаю за шесть тысяч?.. Шли завтракать, «с нагрузкой», потом – на скачки… всплывало в мыслях.

– Вы спасли меня?.. – спросил Антонов, стараясь вспомнить что-то, очень притом важное: но оно, это «что-то», мучило мысли (и) не давалось.

И увидал, что лежит на ящике, на войлочной подстилке.

– Бог тебя спас, – сказал безрукий. – Есть хочешь? При слове – «есть» Антонов почувствовал, как он хочет есть.

– И с продовольствием у меня тоже слабо, – опять с досадой сказал безрукий, – есть две картошки, соль, сварю… А пока вот, сухарики.

Он поставил железную коробку с кусочками; но эти кусочки были слаще кулебяки известного ресторана, где недавно обедали с приятелями.

Который же теперь час?.. Он взглянул на руку: золотые часы, купленные недавно за двенадцать тысяч, сплющило, и мозжила багровая ссадина, до локтя. Неловко что-то было глазу. Он потрогал: над глазом вспухло, на пальце осталась кровь. Мысли вертелись вокруг чего-то, «самого главного», но оно ускользало. В этом «главном» пряталось страшное, бывшее где-то тут.

– А меня… – улавливая что-то в мыслях, спросил Антонов, – изуродовало… шибко?

– Благодари Бога, что пустяками отделался. Другие!.. – мотнул безрукий головой за стены.

От горячего вина вернулись силы. Он поднялся на локте, чувствуя боль в спине, спустил ноги на земляной пол и оглянулся.

Это был подвал – кочегарка, Антонов узнал, что безрукий живет тут, помогая истопнику, – зимой подбрасывает уголь к топке; узнал еще о хозяине: инвалид, – он приметил затертую георгиевскую ленточку, – капитан, был на войне и в Белой Армии, получает что-то от Союза, собирает окурки на продажу. И узнал самое главное: как вырвал его из тьмы безрукий. Мотыгой продолбил стену, где была трещина. Как раз в этом месте была ниша, а стена в два кирпича всего. По звуку определил пустоту, выволок из черной дыры заживо-погребенного, втащил на ящик, смыл с лица грязь, – обливал голову, оттирал, хотел уже бежать за помощью…

– А ты и очнулся. А теперь, объясни, как тебя угораздило застрять там, промеж двух домов? Соседний, шесть этажей, рухнул, и все в подвале, – человек тридцать, говорят, – погибли…

– Погибли?

– Все. Третий день откапывают, и стуку не стало слышно.

– Погибли… – прошептал Антонов. – Третий день… А сегодня, какой же день сегодня?.. Странно… вторник?!

Третьего дня, в воскресенье, с тремя приятелями… – большие дела вертели они вместе, комиссионные разные, и здорово разбогатели, а раньше работали на «Рено», – шли завтракать в ресторан, а потом, думали, на скачки. Вдруг, сирены, – и сразу же бомбы… Одна упала совсем рядом, домов за пять. Они кинулись в первый абри, в закоулках темного подвала он потерял приятелей, ткнулся в тупик куда-то, и тут его взвило и задушило тьмой. Больше ничего не помнил. Потом услыхал пение?..

– Это вы пели, господин капитан?

– Я. Пою иногда, молитвы. Тяжело… рядом ведь «сущие во гробех»… – мотнул капитан за стены, – и Пасха скоро… вот и запелось.

«Сущие во гробех!..» – прошептал Антонов и перекрестился, в страхе.

И увидел тех, троих, с которыми дружил и вертел дела, еще больше его разбогатевших, строивших всякие планы… – и двое были женаты, и дети были. Все в полной силе, совсем молодыми столкнулись в Галлиполи, – да так и не расставались. И теперь – «сущие во гробех»?..

– Ты все говоришь – «господин капитан»… – солдат был?

– Так точно, унтер-офицер, господин капитан. Чудо Господне, один я спасся!..

Он не постигал, как спасся, как очутился в тесной дыре, за этой стеной, треснувшей от удара. Швырнуло его вверх, – в пробоину, что ль, в стене того подвала? Бывает. Бывают в стенах пустоты, архитектора арочки применяют, для экономии… Эта стена понизу вся в таких арочках, в два кирпича меж устоями. Бывают и чудеса.

«Бывают и чудеса»… – повторилось сонливо в мыслях…

– Поешь картошки, – услыхал Антонов и открыл глаза.

Дымилась и вкусно пахла чудесная картошка. Радость, что жив, жив, жив… – переполняла душу. Короткие, тупые стуки, показалось ему, он слышит, Верно, это, стуки?., это там – стуки?