Том 3. Русская поэзия

Лирика существовала параллельно с этими стихами и не смешивалась с ними. Стихи, подписанные «Д-р Фрикен» и подписанные «С. Маршак», не имели между собой ничего общего. Последних было немного, они печатались в малозаметных журналах вроде «Недели современного слова» или «Всеобщего ежемесячника», они были традиционны и бледны. «Прежние перстни на милой руке. Те же и новый один. Смутный сапфир, ясный рубин. Те же и новый один. — Нежная прядь на печальной щеке. Темная, легкая прядь. Как не узнать? Как не признать? Темная, легкая прядь. — Только одни не узнаешь глаза: Стали как будто светлей. Были темней, были синей. Стали как будто светлей. — Капелька крови, живая слеза — Перстни на бледной руке. Прежние перстни на милой руке Тихо целую в тоске». Такие стихи писались в то время, можно не обинуясь сказать, тысячами. Это был средний уровень массовой журнальной поэзии 1910‐х годов: только привычные темы, только испробованные приемы, ничего броского, яркого — безликий хороший тон. Эти стихи читались, но не запоминались.

Между временем и вечностью в лирике была пограничная полоса — мода. Модой 1910‐х годов был модернизм: броскость и яркость, погоня за оригинальным и необычным, соблазн эффектного успеха и опасность быстрого развенчания. Маршак осторожно пытался освоить и его: «Перстни», цитированные выше, не могли быть написаны до уроков Бальмонта. Но слишком скоро стало ясно, что на этом пути он не выдержит конкуренции с товарищами по эпигонству. Здесь даже Яков Годин, сверстник и друг Маршака, сосед его по всем журналам, экспериментировал легче, писал обильнее и имел успех более заметный. Это был путь не для Маршака. Он понял это и сохранил прочное неприятие модернизма до конца жизни — модернизма и всякой моды. «Ты старомоден. Вот расплата За то, что модным был когда-то», — скажет он в одной из лучших своих «лирических эпиграмм».

Маршак делает ставку на классику — «на стихи для вечности» в чистом виде. Он знает, что моды приходят и уходят, а спрос на классический стиль остается и возвращается. Нужно было только положиться на время, медленное, но верное, и дождаться очередного его возвращения. Маршак ждет, и пока ждет — учится. Он находит себе образец классического стиля и в современности: это Бунин. Мемуаристы свидетельствуют: «О Бунине Маршак говорил часто». Его спросили: «У кого вы учились поэтическому мастерству?» — он ответил: «У Блока и Бунина» (воспоминания С. Брагина). Блок был властителем дум, Бунин был учителем слова. Только слова, не более того, — в остальном слишком велика была разница между Буниным и Маршаком: Бунин в природе жил и дышал, Маршак смотрел на нее через окно («…Но между мною и природой возникло тонкое стекло…» — эти слова относятся не только к «цветной осени»). Уроки у Бунина начались, пожалуй, с 1911 года, когда Маршак совершил поездку в Палестину — по тем местам, о которых уже писал Бунин. «Мы жили лагерем в палатке, Кольцом холмов окружены. Кусты сухие в беспорядке Курились, зноем сожжены…» Уроки эти продолжались до последних лет Маршака.

После восточной поездки у Маршака начинается десятилетие скитаний: Англия, Петроград, Воронеж, Петроград, Петрозаводск, Екатеринодар, опять Петроград. В 1922 году он возвращается в Петроград с небольшой тетрадью лирических стихов, уже нисколько не похожих на «Перстни»: четких, крепких и в то же время достаточно традиционных. «Новый воздух, жизнь другая, Жар страстей земных потух, И пылает, плоть сжигая, Только дух, нетленный дух. // Покорясь грядущей власти, Не пытаясь побороть, — Льнет к нему в последней страсти Отступающая плоть». Такие стихи были ничуть не хуже, чем то, что писалось в то время в Петрограде. Но спрос на «стихи для вечности» все еще не наступал. Революция благоволила к ним не более, чем предреволюционный модерн.

Столичные литераторы 1920‐х годов, не умевшие сдать экзамена на пролетарскую идеологию, имели два средства временного заработка: переводы и стихи для детей. От О. Мандельштама и Б. Пастернака и до Л. Остроумова и С. Заяицкого, кажется, не было писателя, который не попробовал бы себя и в том, и в другом. Маршак занимался переводами еще в Англии, его первые переводы из английских баллад и из Блейка (лишь незадолго до того открытого русскому читателю Бальмонтом) были напечатаны в 1915–1918 годах и имели успех; обратиться к переводам было бы для него самым естественным. Но Маршак обратился к стихам для детей, и это стало самой большой удачей в его литературной биографии.