Том 3 (Шаламов)

Я нынче — только лицедей
Туманом выбеленных далей,
Оленьих топких площадей,
Глухих медвежьих магистралей.

Я все еще твержу слова,
Какие слышал в том рассвете.
Мне нашептала их трава,
Слова неслыханные эти.

Что речи вещих мудрецов
Перед собраньем откровений,
Репья, бурьяна и волчцов —
Простых кладбищенских растений.

* * *

Ведь только утром, только в час
Рассветного раздумья,
Когда исчерпан весь запас
Притворства и безумья,

Когда опасность — как петля,
Свисающая с крюка,
Мое сознанье оголя,
Манит минутной мукой.

Тогда все тени на стене —
Миражи ясновидца,
И сам с собой наедине
Боюсь я находиться.

Ночью

Я из кустов скользну, как смелый,
Как исхудавший хищный зверь,
Я навалюсь костлявым телом
На робко скрипнувшую дверь.

Я своего дождался часа,
Я встану тенью на стене,
И запах жареного мяса
Щекочет властно ноздри мне.

Но я — не вор, я — только нищий,
В холодном бьющийся поту,
Иду как волк на запах пищи
И тычу пальцы в темноту.

Я открываю занавеску,
И синеватый лунный свет
Вдруг озаряет блеском резким
Пустой хозяйский кабинет.

Передо мной на полках книжных
Теснятся толпы старых книг,
Тех самых близких, самых ближних,
Былых товарищей моих.

Я замираю ошалело,
Не веря лунному лучу.
Я подхожу, дрожа всем телом,
И прикоснуться к ним хочу.

На свете нет блаженней мига
Дерзанья дрогнувшей руки —
Листать теплеющие книги,
Бесшумно трогать корешки.

Мелькают литеры и строчки,
Соединяясь невпопад.
Трепещут робкие лис точки
И шелестят как листопад.

Сквозь тонкий, пыльный запах тленья
Телесной сущности томов
Живая жизнь на удивленье
И умиленье всех умов.

Про что же шепчет страшный шелест
Сухих заржавленных страниц?
Про опозоренную прелесть
Любимых действующих лиц.

Что для меня своих волнений
Весьма запутанный сюжет?
Ведь я не с ним ищу сравнений,
Ему подобья вовсе нет.

Волнуют вновь чужие страсти
Сильней, чем страсть, чем жизнь своя.
И сердце рвут мое на части
Враги, герои и друзья.

И что мне голод, мрак и холод
В сравненье с этим волшебством,
Каким я снова сыт и молод
И переполнен торжеством.

* * *

Не поймешь, отчего отсырела тетрадка —
То ли ночью излишне обильна роса?
То ли жить той тетрадке настолько несладко,
Что забила глаза ей слеза?

А глаза ведь смотрели и ясно и жадно
На деревья с зеленой мохнатой корой,
На вечерней реки перелив шоколадный,
На лиловый туман под горой.

Почему же мое помутневшее зренье
Твоего разглядеть не сумело лица?
Неужели мне больше не ждать озаренья
И навек превратиться в слепца?

* * *